В раннем туманном летнем утре, предвещавшим довольно жаркий день, застыли за колючей проволокой три грузовых машины с брезентовым верхом, и довольно приличного вида микроавтобус.
На ферме царила суета, — потому что охрана поднимала людей, спавших рядами на соломе, и выводила их на свежий воздух. Без всякого завтрака.
Что самое интересное, — никто завтракать особенно и не хотел. Пленники находились в каком-то напряженном, но в то же время, приподнятом, ожидании. Потому что нет ничего на свете хуже, чем ждать или догонять.
А ожидание предстоящей ярмарки, разговоры и мысли о ней, — должно быть, давно превратили ее в нечто типа подлинного освобождения.
Ну, в крайнем случае, в желанную перемену мест. Но уж никак не меньше.
Охранники, проходя вглубь сарая мимо лежбища Маши и Ивана, замедляли шаг, косили в их сторону глазами, и только после этого шли дальше. Делая вид, что процесс погрузки пленных на машины, избранных нисколько не касается. Как будто те не были, как остальные, такими же подневольными.
— Может, после вчерашнего, нам решили предоставить гражданство? — сказал Иван. — Тогда я выучусь на бандита, а ты будешь работать в больнице, бандитской сестрой милосердия.
— Иван, прекрати ерничать… Никогда не могла бы представить, что в четырнадцатилетнем мальчике может скрываться столько цинизма.
Но одно Машу все-таки утешало, — Иван не заболел.
Вчерашний дистресс, к счастью, оказался для него обыкновенным стрессом, — организм Ивана его пережил… Они вечером даже прогулялись вдоль колючей проволоки, подышали свежим воздухом, сделали не спеша четыре круга, причем, Маша начала учить Ивана английскому языку, — и этот процесс оказался для подростка лучшей приманкой.
Они неторопливо передвигались по утоптанной быками земле, где все время спотыкались о высохшие копытные следы, и Маша говорила ему что-то по-английски, болтала всякую ерунду, а Иван, открыв рот, слушал.
— Ты же — училка… — восхищенно повторял он время от времени. — Где я раньше был!.. Почему я не понимал этого раньше.
Маша была рада, потому что пока он пребывал в процессе обучения, он забывал обо всем остальном, и никак не комментировал то, что случилось накануне.
А случилось то, чего она никак не желала, — даже дала себе слово, ценой собственной жизни избежать повторения подобной истории… История повторилась, — а она жива, и никаких поползновений жестоко наказать себя за это у Маши не появлялось.
Она чувствовала, что не провалилась куда-то, куда могла провалиться, и чего так боялась. Будто бы нырнула в бездонную прорву, которой так боялась, — и уже не могла этому сопротивляться, уже махнула на себя рукой, будь что будет, — потому что не осталось никаких сил, все силы кончились, которых и так было, кот наплакал, — но получилось, что как-то не до конца нырнула, и там, в черной глубине, магнетизм страшной бездонности закончился, — так что она, совершенно без сил, но смогла выбраться обратно.
Не хотелось ни о чем думать. О чем она могла думать, — все уже было передумано тысячу раз, ничего нового не произойдет.
Сил у нее, — нет.
Все свои силы она уже потратила. Навсегда… Их запас закончился.
О чем можно думать, когда она не знала толком, — о чем нужно думать. Думай, не думай, — все равно она ничего про себя не поймет… И не существовало на свете человека, который мог бы рассказать бы ей что-нибудь по этому поводу.
Просто, хотелось забыть обо всем и не вспоминать больше никогда. Хотелось поскорей очутиться в Москве, у почтамта, — увидеть там Михаила, и, увидев его, разреветься коровой. Реветь и реветь, реветь и реветь, — и больше ни разу в своей жизни ни о чем не думать… Только реветь.
Но до Москвы было еще о-го-го, как далеко… А пока, когда они остались с Иваном в сарае в одиночестве, — к ним пожаловал самый главный вчерашний мудрец.
Опять в белой чалме и зеленом халате, — но один.
Вид его был стог, выглядел он сосредоточенным, — как будто ему поручили важную дипломатическую миссию, не очень приятную, но совершенно необходимую в сложившихся обстоятельствах.
— Доброе утро, уважаемая Светлана Игоревна, — сказал он, останавливаясь у журнального столика, полного самых разнообразных объедков, потому что вчера вечером у местных детей здесь был грандиозный праздник. — Вот, пришла пора нам распрощаться. К сожалению.
— Ой ли… — сказала Маша.
— Надеюсь, вы сохраните о нас самые добрые воспоминания, — сказал мудрец.
— Вы всем так говорите, перед тем, как их продать?
— Разве вас можно продать? — хитро улыбнулся ей мудрец. — Мы что-то в этом сомневаемся.
— Но все же нас продадите? — встрял в разговор Иван.
— Нам кажется, для вас это такая игра… — продолжал хитрить мудрец. — В приключения… Вы, могли сами захотеть, чтобы на поезд, в котором вы ехали, напали, и сами захотели попасть сюда. Теперь хотите, чтобы вас продали… Мы лишь послушное орудие в руках вашей воли.
— И зачем нам все это нужно? — изумился Иван.
— Может быть, вам не хватает адреналина в крови. Вы ищите каких-нибудь экстремальных ощущений… Вы знаете о причине, лучше нас.
— Маш, — воскликнул Иван, — ты только послушай, что он говорит!.. Оказывается, мы сами себе все это устроили, — в поисках приключений!
Мудрец молчаливо и учтиво поклонился, в знак согласия со словами юноши.
— Почему вы так решили? — спросила Маша, которая была не глухая и все прекрасно слышала.
— Потому что способность сотворить чудо, одновременно обозначает наличие, у сотворившего, некой власти, которая недоступна прочим людям, которые этого чуда сотворить не смогут… — сказал, поклонившись персонально Маше, мудрец. — Мы все знаем, что и как бывает. Что может быть, и как не бывает, и чего быть не может. Знаем, что бывает редко, и что бывает часто. Знаем, что может случиться вокруг нас, и чего не может случиться ни при каких обстоятельствах… Мы все живем в рамках законов, которые не мы установили, и которые выше нас. Нам же остается, только подчиняться этим законам, подстраиваться под них, считать их вечными и незыблемыми… Ничего другого нам не остается, — так устроена жизнь. Так она была устроена у наших предков, так устроена у нас, — так будет устроена у наших детей и внуков… Утром над нами будет всходить солнце, вечером оно будет опускаться за горизонт на другой стороне небосвода. Всегда.
— А если вдруг упадет астероид? Какой-нибудь Тунгусский? — не выдержал Иван.
— Вы — наш астероид, — хитро и учтиво одновременно, улыбнулся мудрец. — Вы пришли к нам, по своей воле, в поисках приключений, из какого-то не нашего, другого мира, потому что в ваших глазах мы читаем другие законы, и свободу, — которую никто из нас не может ограничить… Но вы, совершая невинное свое путешествие, сами того не желая, нарушили наш порядок, вы возмутили его… Для вас это ничего не значит… Но мы хотели бы, чтобы вы продолжили свое путешествие, и если вы желаете, чтобы вас продали на ярмарке, — вас обязательно продадут.
— Я не хочу, чтобы меня продавали, — сказал Иван.
— Что хочет уважаемая Светлана Игоревна? — продолжал хитрить мудрец.
— Мне кажется, — сказала Маша, разглядывая старика, — что вы угрожаете мне.
— Помилуйте… Ни в коем случае, — сказал учтивый старик. — Я хотел бы только поделиться опытом. Ведь немало всякого пришлось повидать, пока дожил до своих лет. А многие мои друзья не дожили… Чудо имеет за собой основой другую власть и другой порядок, где оно чудом не является, — но поскольку оно происходит на чуждой почве, потому то оно и кажется там чудом, что встречается с иным порядком и иной властью… И одно противоречит другому.
— Да, — согласилась Маша.
— И не может жить вместе… — продолжал старик. — Поэтому-то чудес и не бывает… Поскольку всегда получается конфликт одной власти с другой. А побеждает, как известно, сильнейший. Но тогда чудо
