завалиться спать. Залезть в спальник, брошенный в густую траву, и спать до утра. Тоже ни о чем не думая.
— Все понимаю, — вдруг сказал, идущий впереди Павел. — Но одного не могу понять… Ведь мы завернули точно в том месте, где приказал возвращаться профессор… Бывают же совпадения.
— Не шутишь? — спросил лениво Гвидонов.
— Какие шутки. Я серьезно говорю.
— Бывает, — авторитетно ответил Гвидонов. — Разные случайности бывают. Не стоит ломать голову.
Он — ребенок. Лето, жарко, соленая волна докатывается до его босых ног. Это приятное чувство.
На нем — белые трусики, с желтыми качелями на них. На которых катается мишка. Мама держит его за руку. Они собрались купаться. Он ребенок, и не боится воды. Потому что она голубая, теплая и ласковая.
— Мы будем учиться плавать, это просто, — говорит мама, и они входят в воду.
Ребенок смотрит, как его ноги обступает вода, — она поднимается, растет, ползет по нему вверх, касается трусиков, мишки на них, резинки, вот она уже на животе, вот — поднимется еще выше.
Мама отпускает его руку и говорит:
— Ложись на нее и плыви.
Но ребенок стоит, и смотрит, как вода поднимается все выше, и уже касается его шеи.
— Что же ты, ложись на нее и плыви, — говорит мама.
Ребенок не умеет плавать. Но не боится воды. Он не знает, что ему делать. Не знает, как можно лечь на нее.
Вот вода уже касается губ, он чувствует, как она солона и прохладна. Он больше ничего и никогда не сможет сказать. Маме. Потому что — вода. Ее много. Нужно идти назад. Обратно. К берегу. Как она этого не понимает. Его мама.
Он хочет сказать ей об этом, — но вода вливается в рот, — он перестает дышать. Много воды, еще секунда и…
Гвидонов проснулся.
Прислушался. Кругом тихо. И темно.
Ночь.
Легко расстегнул молнию, и приподнялся.
Картина, которую он увидел, поразила своей нереальностью… С неба на темную землю опускался серебряный дождь света. Луна разбрасывала его прозрачными нитями, — там, куда они попадали, возникали контуры деревьев, или лопухов на болоте, или вода начинала легко светиться сама, чем-то серебряным.
Рядом, спрятанный в тени, виднелся призрак вертолета, лопасти которого, слегка прогнувшись, накрывали собой почти всю поляну.
На краю которой ярко горел небольшой костер, где на ящике из-под консервов сидя спал часовой…
Гвидонов что-то видел во сне. Что-то важное. Что-то настолько важное, что он проснулся. Ради этого.
Чтобы не забыть.
Что?.. Сон уплывал, уплывал в сознании, — и уже трудно было удержать в памяти его исчезающие остатки.
Охрана была довольна, ее устраивала такая служба. Бригаде пришлось пообещать еще пятьдесят долларов суточных, чтобы компенсировать уплывшие доходы, профессор пожал плечами.
— Не вредно иногда отдохнуть. Только я не понимаю, зачем?
Гвидонов снова попросил проверить его на предмет внушенных состояний, — и снова оказался чист, как младенец…
После завтрака были короткие сборы, — лагерь покидали все, кроме пилота и одного охранника. В их обязанности входило и приготовление обеда.
Остальные выстроились цепочкой, и ушли в тайгу. Получили боевую задачу, и — вперед. Как приказало начальство.
Профессор, которые шел сзади Гвидонова, тоже чего-то заподозрил, что какое-то «зачем» все-таки есть. Все-таки он был о Гвидонове высокого мнения, и не в силах был подозревать его в настолько чудовищном самодурстве.
— Что-то случилось? — осторожно спросил он Гвидонова, тактично понимая, что иногда не нужно задавать лишних вопросов. Но как вот узнать, лишний вопрос, или еще нет?.. — Раз мы не улетаем, а снова идем в тайгу?
— Проверка версии, — сказал Гвидонов. — Но, скорее всего, показалось.
— Значит, есть версия? — спросил профессор. — Убей бог, я не пойму, откуда она взялась. Вчера же не было… Откуда, и с какой стати.
— Взялась, — сухо ответил Гвидонов.
Кухня, есть кухня, — посторонним там делать нечего.
Шли споро и довольно молчаливо. Только охрана от безделья переговаривалась по рации. «Первый, первый, как слышимость?.. Слышу вас хорошо…»
Во вчерашнем месте Гвидонов скомандовал привал, и общий перекур. Тем, кто еще курить не бросил.
Место было, как место. Такие же лиственницы и сосны, как в любом другом месте. Высохшие иголки на земле, мох, труха, щепки, остатки коры и позапрошлогодние шишки.
Все это замечательно горит. В сухую погоду. Так хорошо, что даже непонятно, почему не сгорело до сих пор.
Потому что внизу — сыро. Ткнешь поглубже, а там все преет. Преет и преет, совершая вечный круговорот обмена веществ в природе.
Гвидонов сел, прислонился спиной к сосне, и прикрыл глаза.
Вчера, в этом месте, он впал в депрессию. Понял полную бесполезность следственно-розыскных мероприятий. На таком пустом и бесперспективном материале.
Он прекрасно помнил ход своих невеселых мыслей, — ту логическую цепочку, которая привела его к решению изменить первоначальный план, и вернуться на базу.
Сейчас он пытался понять, — есть ли в нем сомнения относительно нового плана, который он проработал утром. Не начинает ли этот утренний план подтачивать какой-нибудь червь сомнения?..
Червя не было.
Не было депрессии, и внутреннего разгильдяйства. Ничего такого не случилось.
План оставался планом. Решимость — решимостью. Привал, — обычным привалом.
Вот тебе и версия…
— Как настроение, Игорь Кузьмич? — спросил он профессора, который пристроился рядом с ним.
— Замечательное, — ответил тот.
— Нет ощущения бесцельности происходящего?
— Совершенной бесцельности… Но надеюсь, вы знаете, что делаете.
— По большому счету, — сказал, поднимаясь, Гвидонов.
— Так, — сказал он охране, — у вас — рации… Один идет прямо, другой налево, третий — направо… Ровно пятнадцать минут. О всем подозрительном докладывать мне немедленно. Вопросы есть?
При слове «подозрительном» народ подобрался, и стал оглядываться по сторонам. Проявляя бдительность.
Но вопросов не было.
— Ровно через пятнадцать минут всем остановиться и выйти на связь. Понятно?
— Да.
— Начать движение.
Охрана, в своем камуфляже, почти слившаяся с окружающей действительностью, поднялась на ноги,
