С трудом разлепив неподъемные, свинцовые веки, я увидел толпящихся около меня призраков. Моя одежда, успокоившись, больше не ерзала. Или мне это лишь почудилось? Призраки напирали, касались меня рукавами, словно каждый из них желал убедиться в моей исключительности, неподвластности им, пустотелым шкурам бывших людей.
— Пшли… — вяло отмахнулся я, сообразив, что не по зубам тварям. Вдруг, как по мановению волшебного жезла, они расступились. В образовавшемся проходе возник черный шелковый костюм в аккуратно завязанном под воротничком белой рубашки галстуке. Фонарик я выронил, когда грохнулся в обморок, но, непонятно почему, отлично видел, воспринимая малейшие лучики света. Правда, в коричневато-зеленых тонах, как бы через фильтр.
Костюм подплыл ближе. Периферийным зрением я углядел стоявшего рядом с лестницей Велеса, присмотрелся — и волосы стали дыбом: это была лишь одежда худощавого командира нашего распавшегося отряда.
Я, скрючившись, вжимался в камень, я вцепился в него так, что пальцы побелели от напряжения. Попробуйте отобрать у матери ее родное дитя, а у тонущего — спасательный круг. Попробуйте. Ничего у вас не получится. Камень стал для меня дитем, надеждой утопающего. Я распластался на нем, слился с ним, пустил корни и сам обратился в камень.
С первыми лучами солнца мы трогаемся в путь. Лютич поторапливает лошадку, ее подкованные копыта дробно цокают по мостовой: с быстрого шага лошадь перешла на рысь. И вновь мы блуждаем среди заборов и угрюмых железобетонных стен, над которыми вздымаются трубы. Целый лес труб, больших и маленьких, металлических, кирпичных, покрытых ржавчиной и грязных от копоти.
Вчера за нами так никто и не погнался, не выслеживал, не устраивал засад. Сейчас Ирка нет-нет да и посматривала на меня — искоса, пряча ехидную улыбку, но я заметил. Отбоялась, значит. Весело ей. Хотя ночью эта трусишка стучала зубами, как замерзший волчонок.
И всё же я решаю, как можно скорее покинуть Беличи: везение не безгранично, если вчера никто не покушался на случайных заброд, то кто поручится, что и сегодня мы будем целы и невредимы? Лютич позевывает на облучке, прикрывая рот кулаком. Спали мы плохо, тревожно. Легли поздно, а встали рано, и, толком не отдохнув, двинулись в дорогу. Допустим, размышляю я, призраков тут уже нет, сгинули. Кто знает, что у них на уме? Взяли — и ушли. Одной прекрасной ночью, не попрощавшись, по-английски. Но свет, горевший в комнате рабочего общежития, беспокоит; выводит из равновесия. Не примерещился же он мне? От кого мы удирали? Зачем?..
— Дык, ясен пень, не примерещился! — шумно вздыхает Лютич. — Горел, зараза. Ирка, подтверди, а то господин Влад сомневается.
Должно быть, последние фразы я произнес вслух.
— Ну, горел. — Девчонка, не выдержав, прыскает со смеху. — Надо было подняться по лестнице и заглянуть в окно, может, какой-нибудь сморчок-старичок ужин готовил.
— Смейся, смейся, — говорю. — Нет бы спасибо сказать, она еще зубоскальничает.
— За что спасибо-то?
— За то, что жива осталась, дурища, — вмешивается Лютич. — Спасибо вам, господин Влад.
Пока я раздумываю, издевается Лютич или впрямь благодарит, повозка, изрядно поплутав, выезжает на знакомую улицу, вдоль которой дремлют приземистые громады складов, а дальше, за поворотом, начинается жилой район. Там, кстати, находится общежитие. Нам направо, к городской окраине. Но… на перекрестке кто-то есть. Этот «кто-то» — человек. Девушка.
Лютич смущенно теребит вожжи, не зная, что делать; лошадь останавливается. Я в замешательстве смотрю на девушку в розовом платье, на ее распущенные волосы цвета спелой пшеницы. Она молода и, пожалуй, мила. Ирка хмурится, уловив мой оценивающий взгляд.
— Но! — Выхватив вожжи у Лютича, Ирка торопит кобылу. Я посмеиваюсь: вопреки всякой логике она свернула налево — решила вызвать на дуэль предполагаемую соперницу? Поравнявшись с девушкой, телега замедляет ход. Я вежливо здороваюсь, пристально изучая сидящую на бетонной тумбе незнакомку. Тумба служит опорой для укрепленного на швеллере рекламного щита; на нем чудесным образом сохранился плакат, запечатлевший реалии прошлой жизни, — пропаганда какого-то дурацкого напитка. Кому она нужна теперь, ваша кола? Общество потребления почило в бозе с приходом игры.
Девушка кивает в ответ. У нее пухлые губы, высокие скулы и узкий разрез глаз. К тумбе прислонены деревянные ходули; ветер шуршит складками розового, с глубоким декольте платья. Оборки на платье вызывают у меня неприязнь.
— Привет! — Ирка сама непосредственность. Лучится напускным радушием. То ли искусно притворяется, то ли в ее взбалмошной головке стрелка из сектора «гнев» переползла к сектору «благосклонность». — Что ты здесь делаешь? Беличи — страшное место. Правда, Влад?
Ну и язва же ты, думаю.
— Ты одна? Может… поедешь с нами? — предлагает «язва». Хм, кажется, насчет «страшного места» Ирка не шутит, однако при ярком солнечном свете наше вчерашнее бегство выглядит нелепым.
— Я живу здесь, — усмехается девушка. — Одна. Уже два с лишним года.
— Погоди-ка, — говорю я. — Так это в твоей комнате вчера горел свет? Ну, в общежитии.
— Да. Я читала.
Вот тебе и сморчок-старичок…
— Там же призраки! Они убивают людей! — с неожиданным жаром восклицает Ирка.
Ну глумится же, малявка, нахально издевается надо мной, бедным. Если девушка скажет, что никаких призраков…
— Нет, — возражает та. — Это не призраки. И они не убивают.
На минуту-другую воцаряется молчание. Иринка хлопает зелеными глазищами — до нее доходит: мой рассказ вовсе не жуткая байка; Лютич спокоен, щурится себе в небо, разыгрывая этакого деревенского увальня. Я внутренне подбираюсь — как тигр перед прыжком.
— Кто… они? — спрашиваю.
— Это одежда, осознавшая себя людская одежда. — Девушка качает ногой, обутой в изящную туфельку с пряжкой-бантиком. Уголки губ печально опущены. У меня возникает мысль, что девушка немного не в себе. — Они растворили бывших хозяев. Заняли их место. Только собственное одеяние может такое сделать, если б путники заходили сюда голыми, с ними ничего бы не случилось.
— А ты? — Ирка аж подскакивает. — Почему тебя не растворили?! — И украдкой крутит пальцем у виска, чтоб только я увидел.
— Я пришла сюда голой. — У девушки мягкая улыбка и ямочки на щеках, и не захочешь — а влюбишься. — Был сильный ливень, я вымокла до нитки и, когда осталась ночевать, вывесила одежду на просушку. В общем, повезло… Ночью познакомилась со здешними обитателями. Конечно, испугалась поначалу. Привидений все боятся. Но они не тронули меня, хотя я ожидала самого плохого. Как я после узнала от них же — и не могли ничего сделать, ведь я была раздетой. Вскоре я подружилась с ними и осталась в Беличах. Мне нравится одиночество.
— Они бы… заговорили с твоей одеждой? Надоумили избавиться от тебя? — Я вспоминаю
