Иисуса Христа, пребывающего на алтаре в Пресвятых Дарах…
И голова кружится, и кажется, что нет в мире дня лучше.
…После торжественного шествия королевская семья возвратилась во дворец - там тоже все было украшено живыми цветами, в пиршественном зале, помнившем времена столь древние, что даже хроники о них умалчивают, накрыты столы, а бальные залы ожидают гостей. Все знатные семьи Фасинадо были приглашены сегодня, и Рамиро видел радость на лицах окружавших его людей.
Он прошел в свои покои, чтобы немного отдохнуть и переменить костюм; тут же пришел и Лоренсо, сменивший свой серый наряд на изысканно-винный бархат.
- Тебе не жарко? - осведомился Рамиро.
- А тебе? - Лоренсо сбросил камзол, полагавшийся по традиции, и расстегнул пуговицы на вороте рубашки. - Религия убивает, мой друг. Как я еще не скончался, стоя на коленях в соборе?
- А я и не заметил, что там было душно.
- Ты, наверное, молился. А я считал мух.
- В тебе никакого религиозного рвения, Лоренсо.
- Должен же хоть кто-то сохранять здравый рассудок. Но, признаюсь, все это впечатляет. Я люблю праздники, люблю красивых девушек, а сегодня даже столетние старухи красивы, как молодые. И цветы все эти, и солнце… Не представляю, как живут люди на севере - там же солнца не бывает?
- Солнце везде бывает.
- Ну, его нет, например, в глубоких пещерах.
- Ты хочешь сказать, что на севере люди живут в пещерах? - поддел друга Рамиро.
- Не путай меня, - махнул рукой Лоренсо. - Лучше пойдем. Бал начнется через полчаса, и тебе танцевать там с Леокадией.
Камердинер помог Рамиро одеться. Сегодня на балу вся королевская семья должна быть в белом - это дань традиции, говорящей о чистоте крови. Хотя, если следовать логике, чтобы показать чистую кровь, следует одеваться в красное или, на крайний случай, в голубое - заодно и чистоту происхождения подтвердить. Но обычаи, придуманные кем-то из предков, иногда лишены логики. Сплошной каприз. И пришлось надеть белоснежный костюм, украшенный золотой вышивкой, - узоры лились по ткани; и еще белые сапоги, и короткий парчовый плащ.
- В кои-то веки в тебе можно признать принца не только по осанке и выражению лица, - одобрительно заметил Лоренсо, глядя на Рамиро.
- Зубоскаль дальше. Мне это нравится.
- Я знаю. Ты запоминай шутки. Потом сможешь рассказать их Леокадии и выдать за свои.
- Лоренсо, - сказал Рамиро, не оборачиваясь, - ты же все знаешь?
- Если бы я знал все, то уже завоевал бы мир. Вот Бонапарт полагает, видимо, что знает все. Ах, ладно, довольно шутить. К чему твой вопрос?
- Леокадия в кого-то влюблена. Или была влюблена. Ты не знаешь, в кого?
Лоренсо молчал, и это было так необычно, что Рамиро обернулся. Как правило, друг не лез за словом в карман.
- А ты не знаешь? - уточнил де Ортис, сохраняя вид чрезвычайно задумчивый.
- Она мне не сказала.
- Рамиро, послушай… Ты мой друг, ты мой принц, и я верно служу тебе. Я не ведаю точного ответа на твой вопрос, но полагаю, что догадаться несложно. Я бы не хотел говорить тебе этого. Ты положишься на мой опыт и интуицию, или же бросишь меня в пыточную, чтобы ответ вырвали у меня клещами?
- Не говори глупостей, Лоренсо. Я не тиран и не собираюсь заставлять тебя отвечать, если ты не желаешь. - Принц прищурился. - Но не означает ли твоя уклончивость, что Леокадия влюблена в тебя?
Лоренсо рассмеялся, только это был невеселый смех.
- Ах, - пробормотал старый друг, - если бы… Идемте, мой принц. Вы прекрасны, как белоснежный ангел, а ангелы всегда прилетают вовремя.
И начался бал, и окна были распахнуты - на сей раз для танцев отвели зал в новом крыле, а не в старом, где потолок, того и гляди, на голову рухнет, - и из окон было видно море. Над ним парила легкая дымка, предвещавшая хорошую погоду и дальше. Шагая по сверкающему полу под руку с Леокадией, Рамиро наконец-то смог широко улыбнуться. Ему казалось, что он давно не чувствовал себя столь легко; да, впрочем, так оно и было.
Касание шелка, рука Леокадии в длинной перчатке - в его руке; развившийся локон, порхающий у ее щеки; жаркий влажный блеск глаз; мгновения, которые тают, словно мороженое. И волнующий смех, и летящие шаги танца, и шелест юбок, и ощущение прикосновения к вечному, когда держишь за руку красивую женщину.
Первым танцем, традиционно открывавшим все балы в Маравийосе, был ремолино - островной вариант сарабанды, чуть быстрее, чем его танцевали на материке, и чуть более головокружительный. Приходилось много кружиться, а потому мир после ремолино всегда напоминал карусель. Рамиро и Леокадия остановились, чтобы передохнуть, и слуга тут же поднес им бокалы с ледяным игристым вином.
- Как я люблю этот день! - Грудь Леокадии вздымалась, дыхание было прерывистым. - Несмотря на проповеди кардинала, которые раньше казались мне безумно занудными.
- А теперь?
- А теперь я понимаю, что ничто не произносится просто так. Особенно если это говорит кардинал де Пенья.
- Ты мудрая женщина, Леокадия. - Рамиро отвел локон от ее щеки, нечаянно коснувшись гладкой кожи.
- А ты - хитрец, каких поискать! - Она положила ладонь ему на грудь, нарушая все правила приличия, и словно тронула сердце. - Как будто я не знаю, о чем ты молился сегодня в соборе. И сколько ты сделал для этого праздника. Только отец полагает, что все вершится само собой.
Леокадия всегда называла Альваро отцом - может быть, потому, что своего плохо помнила, а может - потому, что Дорита велела. Рамиро предпочитал не вникать.
- Обычно все вершится без моего участия. Но да, нынешнюю смету составлял я.
- Знаю, ведь я присутствую на заседаниях совета. Ты просто забываешь, что я сижу там, на галерее.
Рамиро мягко взял ее за руку, чтобы Леокадия не держала ладонь у него на груди.
- Я помню.
- Ничего ты не помнишь, - буркнула она и тут же сверкнула кому-то улыбкой: - Ах, сеньор Жименес! Я рада вас видеть!
Рамиро отпустил ее танцевать, а сам остался у окна, медленно потягивая вино и ощущая виноградный вкус на языке. Из окна открывался прекрасный вид на дворцовую площадь, огороженную высокими стенами. Они остались еще со времен Средневековья и надежно защищали замок от вторжения. Сейчас, правда, ворота были распахнуты, и любой горожанин мог войти внутрь, чтобы послушать музыку, разносившуюся на всю округу. Во дворе находилось немало людей. Рамиро смотрел, как они ходят, переговариваются, задирают головы, прислушиваясь; кое-кто держал на плечах детей. Словно охапку цветов рассыпали по площади, на которой была плитками выложена картинка - громадный герб Фасинадо.
Рамиро поставил пустой бокал на подоконник и отправился танцевать с королевой.
Дорита приняла приглашение благосклонно. Рамиро вел ее в танце, скользя взглядом по ее точеному лицу и пытаясь угадать, так ли мачеха не любит его, как он полагает. Дорита редко позволяла себе показывать эту нелюбовь. Она была неизменно вежлива со своими пасынками - вежлива, однако не ласкова. Дорита злилась, что Господь не даровал ей сына в браке с Альваро. Это упрочило бы ее положение, преподнесло бы шанс именно ее сыну стать наследником престола. Впрочем, Леокадия тоже годится на эту роль. «Живи, отец, живи как можно дольше».
- Вы чудесно выглядите, - сказал королеве Рамиро.
- Зная, что ты редко лжешь, поверю, что не солгал и в этот раз, - усмехнулась она и критически его оглядела. - Ты возмужал, Рамиро. Скоро пора будет взять жену.
