отцом, отказ от своих прав на титул и наследство. Он мучался и никак не мог прийти ни к какому решению.
Тогда они приехали сюда.
Вероника тихо поговорила со священником, потом они кивнули друг другу, отец Бенедикт вышел в боковую дверь и прикрыл ее за собой. Александр вопросительно взглянул на жену.
- Закрой двери, - велела она, - и иди сюда.
Он не без труда затворил тяжелые створки и медленно пошел по проходу, с каждым шагом все больше окунаясь в теплую атмосферу церкви.
Они опустились на колени перед алтарем. Плащи расплескались темными лужами на старых, растрескавшихся досках, и Вероника молча сжала руку Александра. Только тогда он смог поднять взгляд на распятие…
И немедленно через него хлынула боль, та боль, которая все время сжималась внутри, как стальная пружина. И хлынули слова: Господи… Господи! Зачем? За что?.. Я всегда любил Тебя, я любил мир, который сотворил Ты, и пусть на мне лежит каменной глыбой мой грех - какой бы то ни было! - я думал, что искупил его своим покаянием… Или… или я не умел раскаиваться никогда?
Да, Александр. Вот где твоя ошибка. Ты не умел. Не умел каяться по-настоящему, не умел даже осознать, есть ли не на тебе вина и в чем она. Ты запутался. Запутался так крепко, что предпочел отодвинуть все проблемы на задний план, позабыть о них, а не решить… Говорил Богу о себе и ждал прощения, как чего-то осязаемого и обязательного - если я каюсь, Бог обязан простить меня, не так ли? Что-то вроде сделки, Александр Сильверстайн! Ты всегда был дельцом…
Разве нельзя искупить грех непослушания? Разве то, что он сейчас ломает будущее собственному сыну, не отступит перед любовью? Ведь любовь все прощает, и она никогда не иссякнет. Отец этого не понимает. Он замкнулся в своем мире, и ему не до тех, кто пошел против него. Ему не до сына. Но Александр другой.
Нужно просто успокоиться. Не думать о последствиях. Раскаяться, попросить Бога простить грехи, а не размышлять о том, что будет потом. Ведь, в конце концов, он и так отлично знает, что будет. Они с Богом оба знают. И никому этого не изменить. Даже Богу. Даже Веронике.
Александр искоса взглянул на жену - и поразился светлой красоте ее лица. Она, закрыв глаза, что-то шептала, и он долго смотрел, как двигаются ее губы, как свет свечей ложится мягкими отсветами на кожу. Вероника, Вероника… моя безумно сильная девочка… Я так люблю тебя, что это может соперничать с моей любовью к Богу. Или вплетаться в нее. И пусть вплетается. Если ты послана Богом, то зачем я противлюсь судьбе, Вероника? Что я делаю?
Он закрыл глаза и постарался разобраться в хаосе мыслей, но они ускользали, маня яркостью имен. Вероника, Рэнсом, отец - и он, Александр. И Бог. Который спрятан в каждом из нас, глубоко-глубоко, и который улыбается нам из чужих глаз, дотрагивается до нас чужими руками. Кто Ты, Бог? Я никогда не спрашивал Тебя об этом. Почему Тебе дана власть прощать? Потому что Ты нас создал? Потому что из-за Тебя мы дышим, двигаемся, умираем? И что за сладость быть прощенным? Впрочем, Ты все равно мне не ответишь… Суть не в том, отвечаешь Ты или нет. Суть в том, есть Ты или нет.
И если я дал себе ответ «есть», я должен доверять Тебе. А я сомневался. Всегда в глубине души сомневался…
Посмотри на Веронику, Господи. Она не сомневается в Тебе. Она любит Тебя гораздо более чистой и совершенной любовью. Она вынесет и примет все, ибо будет знать: когда-нибудь, где-нибудь, но она получит то, что заслужила. И я сделаю для этого все.
За любовь не нужно прощать. Любовь - это то, что прорастает в тебе, как молодое дерево, и с годами становится все выше, все пышней. Любовь - это испытание, это прощение, это дар и надежда, и это - вся жизнь, если сумеешь понять. Я плохо умею говорить такое словами. Но я умею говорить сердцем, и моя жена знает, а сын еще узнает. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы любовь никогда не покидала наш дом.
Александр вздохнул и, привстав, переменил позу: опустился на одно колено. Вероника открыла глаза, взглянула на него, хотела что-то сказать, но промолчала. Александр снова посмотрел на распятие.
- Так правильно? - спросил он шепотом.
Свечи тихо мигнули - видимо, сквозняк. Резное лицо Христа казалось в их свете живым, и Александру на мгновение померещилось, что Христос сейчас повернет голову и скажет… Нет. Не надо ждать. Не надо.
Что бы ни было дальше, я принадлежу Тебе, Господи. Я не Твой раб - я тот, кто любит Тебя, и я приду к Тебе по своей воле, если она у меня еще осталась… Я - Твой верный паладин. Веди меня, и я пойду. Я в Твоих руках, под Твоим крестом. Я - верю.
Вероника приподнялась и коснулась кончиками пальцев его щеки. Александр вздрогнул от этого ласкового прикосновения, повернулся и посмотрел в лицо жены. Она молча улыбнулась, как будто давая понять: ничего. Я все понимаю. И Бог понимает тоже. Мы поможем.
…Они расположились на грязном холодном полу, тут же, у алтаря; Александр положил Веронике голову на колени, а она гладила его волосы, перебирала пряди. Было жестко и неудобно лежать, но Александр не обращал на это внимания. Он обрел то, что искал, - покой. Между ним и Богом теперь не осталось невыясненных вопросов.
- Ты не жалеешь, что мы пришли сюда? - неожиданно спросила Вероника.
- Конечно, нет. - Он притянул ее ладонь и прижался к ней щекой. - Я рад этому. Спасибо тебе.
Вероника улыбнулась.
- Я подумала, что тебе это нужно. Ты был… как палец на спусковом крючке.
- Пожалуй. Но теперь все в порядке.
- Ты уверен, Александр?
- Да.
Она помолчала и спросила:
- И что теперь? Что ты теперь скажешь?
- Мы уедем. Уедем сразу же. Начнем новую жизнь далеко отсюда. Что ты думаешь о Шотландии? Там прохладней, чем здесь, зато мы можем начать в новой стране новую жизнь…
- Ты же знаешь, - нежно сказала Вероника и провела пальцами по его щеке, - я пойду за тобой, куда бы ты ни отправился.
И Александр понял, что Бог с ним говорит.
Глава 13
…Ты лежишь на спине, раскинув руки, под тобой - потертое одеяло, под одеялом - кровать, под кроватью - пол, и комната ниже, и ниже… а сквозь тебя, как речные рыбы, проплывают сны… Они плывут длинным призрачным строем…
…На потолке гнездится тень, отбрасываемая букетом цветов, - ведь на столе горит свеча. Эта тень похожа на засохшего паука и покачивается под ветром. Ветер дует из-под занавесок, которые - вот странно! - застыли неподвижно, процеживая свет фонарей.
Ты знаешь, что в коридоре кто-то есть. Там не может никого не быть - там что-то вздыхает и смотрит на тебя неподвижным оценивающим взглядом. Пока ты помнишь о Том, Кто Стоит В Коридоре, он не сделает ни шагу вперед. Но едва ты о нем забудешь…
Ты знаешь, что он стоит там давно. Живая страшилка из робких детских снов, тень на обоях. Всего лишь. Он пьет твои сны, и ими запачканы его губы. Иногда он вытирает их тыльной стороной ладони, не отрывая взгляда от тебя.
Ты поворачиваешь голову и смотришь на него. Смотришь со своей скрипучей кровати, из своих медленно ползущих снов. Пытаешься прогнать его. Пытаешься понять его и потом - убить его.
Пока не поймешь, что там, в темном коридоре, стоишь ты сама - и бесстрастно смотришь на себя, неотрывно смотришь на себя…
