близкими.
Но врачи не разрешают мне говорить ни слова, в особенности сейчас. И я целыми днями один с моими безумно смелыми мыслями о великом всемирном восстании.
Крепко-крепко жму твою руку, моя милая Шура.
30 января 1929 г.
34
П. Н. Новикову
Дорогой мой Петрусь!
Только что распаковали и просмотрели присланные радиопринадлежности. Все оказалось в целости и исправности. Для меня эта посылка настоящий праздник, тебе понятно почему, тебе не надо рассказывать, ты знаешь хорошо — радио для меня — единственная и большая радость. Теперь я благодаря твоей активной помощи имею богатую установку в Сочи, она дает прекрасный прием. А крошка «Лилипут» даст возможность слушать радио моим друзьям — матери и Рае. Итак, мы с тобой достигли желанного, большего хотеть не надо. Принимаем почти всю Европу и СССР, чего еще надо.
Милый мой дружочек, без слов жму твою руку родную. Осталось желать одной роскоши — это одной батареи 80 вольт. Это необязательно. Это лишь только для того, что когда заряжаются аккумуляторы, чтобы не прерывать приема. Повторяю — это уже роскошь, а не необходимость. Для меня даже и полезно прерывать слушать, ведь я засыпаю после двух часов ночи. Итак, я стал богат, как плешивая собака Рокфеллер. Сколько зависти вызывает у бедных сочинских радиолюбителей моя установка. Хорошо, говорят, Островскому, у него в Харькове волшебные друзья, у нас на друзей слабо. Я предлагаю тогда одному из радиопомешанных меняться за одну ногу. Тогда они смущенно замолкают. Точка.
За меня пишет моя мама. Милый Петя! Я должен напомнить тебе об одном данном твоем обещании — это приехать ко мне с подругой или в крайне[м случае] одному. Напиши, на сколько процентов можно верить тому, что ты приедешь. О своем здоровье я не буду ничего писать потому, что оно без перемен. Скоро будут мне резать глаза в попытках вернуть хоть немного зрения. Передай привет Фролу Васильевичу. Как пройдет боль глаз, напишу большое письмо…
А пока крепко жму твою руку. Привет друзьям.
Сочи, ул. Войкова.
2 февраля 1929 года.
35
А. А. Жигиревой
Милая Шурочка!
Наконец-то ты отозвалась, теперь понятно и ясно, почему от тебя так долго не было вестей. Твоя деревенская работа и болезнь за все говорят.
Я все исполню, что ты писала о врачах.
Анализ уже отдал, и не сегодня-завтра явятся ко мне врачи. Факт тот, что открылась загадка моих желудочных заболеваний — это все делают глазные капли «атропин». Когда я их не закапываю, у меня нет горечи и является аппетит, а никто из врачей не мог до этого докопаться. Теперь с глазами.
Если у тебя твой приятель врач сможет, получив от моего глазника информацию о глазах, поговорить с кем-либо из видных глазных спецов, это было бы хорошо, т. к. здешний глазник очень молод. Мне хотят делать в вены какие-то ртутные уколы для общего поднятия организма. Я не знаю, дам ли я их делать из-за сомнительной их полезности.
Милая Шурочка, я уже писал тебе о периоде сдавленности, который я переживаю. Он ведь еще продолжается, его поддерживает все растущая слепота.
У меня еще есть столько сил, чтобы не сорваться, но это все, что я мог мобилизовать.
Подумай, дружочек мой родной, ведь когда ты приедешь с сынишкой к нам, я не буду тебя видеть. Точка.
Я, возможно, не смогу написать некоторый период, но это будет понято тобой.
Паньков едет за границу.
Шлю привет и жму руки.
Привет от матери и Раи. Рая 8 марта вступает в ВКП(б).
20 февраля 1S29 года.
36
А. А. Жигиревой
Милая Шурочка!..
Мы только что прочитали твое письмо от 12/IV-29 г. Я теперь отчасти довольно смутно, отрывками знаю последние новости и понимаю, почему о них не пишешь… Только еще несколько дней тому назад вышел из тяжелого периода 1 Ґ месячного бешеного, мучительно нервозного, острого воспаления глаз, просидев все время в темной комнате, без луча света и пролежав без сна не менее Ґ десятка ночей. Это оставило физический отпечаток, и теперь уже 2 дня меня грипп паячит, повальная эпидемия здесь этого добра, никудышная болезнь, а морочит голову, как перед Ревтрибом, то в жар, то в холод, куда пойдешь, что кому скажешь?
Если бы 1/100 часть энергии, расходуемой на эти бесконечные, одна за одной чередующиеся хворобы, которыми я профессионально занимаюсь, потратить на производительную работу, то и выборжцу у станка угнаться трудно было б, а то получаются мыльные пузыри.
Только крепким русским словом, татарски зверским, но иногда просто необходимым можно выявить мою ненависть к этой шарманке, из которой я не найду выхода. Факт один, нехороший факт, но упрямый — это то, что 1929 г., его начало, проходит у меня под знаком минус к 1928 г. Этот минус, еще немножко увеличив[шись], может зачеркнуть жизнь. Для большевиков это означает, что из 100% осталось 10%, если их зачеркнуть, то получится нуль. Из твоего письма читаю, что нашей летней встрече в августе может помешать вот такая же хвороба, какое-то неорганизованное воспаление клеточек, с которым самые лучшие мозги не могут справиться. Я совершенно искренно, без малейшей натяжки тебе заявляю, что это было бы для меня тяжело. Все же можно думать, что этого не будет, я так говорю потому, что мне необходимо тебя видеть, и поэтому я думаю, что мы увидимся.
Ольге Войцеховской написал 2 письма без ответа, мне тоже чудится что-то нехорошее с этим; тов. Паньков мне не пишет, наверно, уехал за границу, вообще никто не пишет, кроме тебя, я тоже никому из-за глаз.
У меня собирается кадр молодежи, хотя пока незначительный и непостоянный, который я безжалостно эксплуатирую с точки зрения читки газет, партийных журналов и т. п. Лозунг для каждого
