посмотрим. Я вас очень прошу, Георгий Константинович, меньше на душу берите, перегружайте на мои плечи, я выдержу.
Жуков выслушал меня и сказал:
— Я чувствую, тебе тоже придется несладко в Казахстане, там сейчас вся псарня соберется против тебя, так как при Юсупове и Ниязбекове не попорхаешь, начнут подсматривать, нашептывать. Ну допустим, в Ташкент ты уедешь, в Алма-Ату, когда вызовут. А в Душанбе или в Приморье уже нет, как и в Тюротам, и на полигон. Я всегда переживал за твою двойную жизнь: ни военный, ни гражданский, всей душой чувствовал, что подойдет время безвыходности и безысходности. Представь, тебя «привяжут» только на гражданской работе, кто тебя заменит на основной работе в СВПК? Что скрывать, ведь ты мотаешься всюду, мы только успеваем подводить итоги работы СВПК, полученные от тебя. Завтра даже в Китай не сможешь попасть и на Кубу.
Внешне я был спокоен. Не подавал вида Г.К. Жукову, что внутри я весь сжат, как пружина, и не будь со мной рядом Жукова, может быть, я пущу себе пулю в висок, не задумываясь ни о чем, тем более я предупрежден. «Будьте осторожны», — и это сказал не кто-нибудь, а Семичастный. Я до последнего держался с Георгием Константиновичем спокойно и уверенно. Дослушав его, я сказал:
— Георгий Константинович, я поклялся, что Бормана встречу в живом виде — и если не получу от него письменного подтверждения о янтарной комнате и лучших картинах, вывезенных из СССР, и не выясню, кому он все продал, то я его шлепну. И, поверьте мне, сделаю это. Но Борман путает свои следы, как заяц, убегающий от лисицы. А что такое Брежнев? Завтра с первых минут все встанет на свое место! Меня другой вопрос волнует, — говорю я, — если с этих слов начал свой разговор Брежнев, значит, он о нашей работе все знал от Хрущева, стало быть, я вправе думать, что Хрущев не только Брежневу многое рассказывал.
С минуту я помолчал и, как бы между прочим, спросил у Жукова:
— А вам случайно не удавалось встретиться с Н.С.Хрущевым после его отставки? Как он там, и где обитает?
— Отсиживается на даче, — сказал Жуков, — все же не хлюпик. И как к нему ни подкатывались представители западных спецслужб, масонской ложи и другие противники, не подпускает. Под видом врачей и юристов, корреспондентов зарубежных газет и радиостанций, под видом кого только они ни подбирались к нему, отказывался от всех встреч! «Я, — говорит, — советский человек и коммунист и не намерен перед кем бы то ни было унижать свою родину!» Радости в его жизни мало, но все, что мы с тобой, тезка, могли предпринять и в сохранении Хрущева, и в сохранении мира, и стабильности в мире, — все сделали. Все, что могли, даже больше, поэтому я считаю, что совесть не только у нас с тобой, но и у всей нашей контрразведки, чиста! 15 января 1965 г. мы по-военному, без десяти минут 10 прибыли к Л.И. Брежневу и, как оказалось, опередили его ровно на 17 минут. Брежнев поздоровался с нами и сразу пригласил в кабинет, но, как выяснилось, ранее он назначил встречу Щербицкому, Медведеву и еще кому-то третьему.
Ранее приглашенным он сказал: «Давайте нашу встречу перенесем на 15.00, а сей¬ час у меня очень важные дела». После этих слов он с нами вместе, как ни странно, пропустив нас вперед, зашел в кабинет и предложил устраиваться поудобнее за гостевым столом (не за столом для совещаний, а за тем, который стоял под светильником, торцом около стены). Мы за этим столом сидели часто у Никиты Сергеевича. Но те¬ перь этот стол был перенесен на другое, надо сразу сказать, не очень удобное место.
С первых же минут начался наш разговор в русле о государстве и безопасности.
Брежнев уточнил мою должность, воинское звание, фамилию, имя, отчество по занимаемой должности и по гражданке. Когда я ему все рассказал, то он на некоторое время задумался и проговорил вопросительно:
— Кто еще знает о вашей, — выразился Брежнев, — контрразведке, кроме Хрущева, Подгорного и Семичастного?
Я поправил Брежнева:
— Не «нашей контрразведке», а о специальной военно-политической контрразведке СССР, которая во все времена подчинялась первому лицу государства СССР, значит, что теперь эта контрразведка ваша, Леонид Ильич. Кроме Хрущева и Подгорного об СВПК СССР никто не должен был знать. А поэтому к вам, Леонид Ильич, будет большая просьба, — сузить круг тех лиц, кто бы знал о нас и о контрразведке, которой нам выпала честь руководить.
— Никаких возражений, Игорь Васильевич, вы на 100 процентов правы, мы будем работать вместе в одной упряжке, и я с первого момента говорю то, что когда потребуется, без звонков и предупреждений, заходите и днем и ночью.
Затем Леонид Ильич чисто по-человечески спросил:
— Небось, проблем уйма, а мы занимались другими делами, бросили, так сказать, вас, как сирот.
— Мы — дети взрослые, — сказал Георгий Константинович, — но проблемы есть, и немалые, особенно с работой Игоря Васильевича.
Полностью рассказал Жуков ему о моей военно-гражданской службе, о перемене власти в Казахстане и так далее.
Однако Леонид Ильич сразу набрал телефон Кунаева и сказал ему: «Сейчас у меня находятся Георгий Константинович Жуков и Георгий Петрович Жеребчиков, мы с ними говорим о больших государственных делах. К тебе будет моя большая просьба личная, но воспринимай ее как указание ЦК КПСС, а именно: после окончания пребывания в Москве Георгий Петрович посетит Алма-Ату и заедет к тебе, не заставь его ждать в приемной часа 2, все поставленные вопросы решай без раздумий и каких-либо рекомендаций, мы тут все решили, твое дело добросовестно исполнить, спасибо».
В общем, все вопросы, которые нас интересовали, мы довольно легко решили, и около часа дня нам подали обед, разумеется и за это и за то мы подняли тосты, отобедали и разошлись. Все остались друг другом довольны, расходились, как коллеги по общему делу.
В Москве я пробыл еще 3 дня, а 18 января вылетел домой, с запасной командировкой в КНР, попросил меня лично об этом Брежнев Л. И.
Вылетая из Москвы, с Жуковым договорились, что дней 10 я отдохну, то есть поработаю по своей гражданской работе, а где-то заодно, числа 1–2 февраля, побываю у Кунаева и из Алма-Аты перелечу на пару дней в Китай. Когда вернусь домой, созвонимся.
В Алма-Ату я полетел только 3 марта (из-за непредвиденных обстоятельств), побеседовали с Кунаевым, и, должен признаться, что встретил он меня хорошо. После беседы в кабинете, мы проехали в Толгарский район, потом вернулись на ночлег под Алатау. 6 марта я военным самолетом вылетел в КНР, разумеется, согласовав это все с китайской стороной. Сопровождавшие 2 истребителя КНР меня «подхватили», едва я пересек советско-китайскую границу. Из аэропорта Пекина я уже ехал на правительственном (КНР) автомобиле и сразу в загородную резиденцию Мао Цзе Дуна, там находился и Чжоу Энь Лай. Встреча прошла, как и всегда, радушно и тепло.
Поговорили о смене генсека СССР, чем Мао Цзе Дун, по виду, был доволен.
Хотя здесь же оговорился, что он просмотрел по печати все выступления прошлых лет после XX партсъезда ВКП(б) и не видит разницы в ревизионистском психозе между Брежневым и Хрущевым.
— Посмотрим, — сказал Мао Цзе Дун, как в русской пословице говорится,
«Толкач муку покажет», по ранее поощряемой моде Хрущевым не все пойдут.
Хотелось бы, чтобы Брежнев пересмотрел фальшивую позицию антисталиниста Хрущева и превратился в государственника сталинского образа. Конечно, так работать, как мог Сталин, никто не сможет. Сталин — это самородок, у него одного ума хватало на 100 человек. Помню мою первую встречу со Сталиным в Кремле, — продолжал товарищ Мао, — когда Сталин 2,5 часа продержал меня в приемной. Хотя ему раз пять докладывали, что я сижу и жду приема, но он вышел и как бы случайно меня встретил. Хитер был Иосиф Виссарионович, показал нам, восточным людям, свою кавказскую мудрость. При знакомстве с ним, когда я назвал себя и сказал, что я являюсь председателем коммунистической партии Китая, мои слова перевел переводчик. Сталин тут же с удивлением ответил, что он не знает такой партии в Китае, не знает никакой, кроме мелкобуржуазной, а сам посмеивается в свои густые усы. Я вынужден был, — вспоминал Мао Цзе Дун, — вынуть свой партийный билет и показать ему. Вообще это была проверка Сталина и уточнение, кто же к нему приехал с протянутой рукой, когда вы после войны сами голодные. Потом он на приеме был совсем другим. Это была действительно личность громадного человека, революционера-коммуниста! Потом
