мы уже хорошо друг друга знали. И вдруг Хрущев какой-то объявился на этом свете, прежде и слова против не говорил, а мертвого избил до синяков! — как можно так безобразничать?
В КНР я пробыл ровно сутки, обо всем, что было надо, успели переговорить.
А мы уже, как старые знакомые, говорили откровенно без дипломатических уловок и фальши. А 7 марта, вечером, я уже был в Чимкенте, а это значило дома.
Власти партийного аппарата менялись, в крайкоме теперь не было Ниязбекова, да и крайком сократили вообще. Первым секретарем Чимкентского обкома партии (который переехал в здание крайкома) откуда-то приехал Ливенцов. Потом мы его ковырнули, оказался сыном не просто кулака, а кулака-мародера. Поэтому связь через обком у меня была прервана, попадал я в это здание лишь тогда, когда вызывали по гражданской работе. Однажды меня пригласили в обком по особому вопросу — по антисемитизму. Разговор на эту тему состоялся интерес¬ ный. Во-первых, я Ливенцова загнал в угол, но так он мне и не ответил на вопрос: «Кто на Ближнем Востоке семит и кто антисемит?» После нескольких минут разговора мы разошлись, но каждый имел свое мнение друг о друге и об антисемитизме в мировом масштабе. Я ему говорил правду, не щадя никого. Дело было вовсе не в том, что он женат на еврейке. Главная беда, что идея, придуманная Алленом Даллесом и внедряемая повсеместно всей западной пропагандой, нашла, к сожалению, благодатную почву. Суть этой идеи в том, чтобы каждый еврей, живущий в СССР, считал себя здесь не постоянным жителем, не патриотом, а изгоем, которого все окружающие тайно, а то и явно, ненавидят. Это означает, что каждый еврей потенциально станет агентом ЦРУ или сочувствующим. Этого добивался враг социализма и СССР Аллен Даллес и, в какой-то степени это произошло. Некоторые, нестойкие граждане СССР, в том числе и еврейской национальности (я хочу именно на национальном аспекте заострить вопрос), стали постоянно слушать «Голос Америки», а отдельных людей из этой категории цэрэушникам удалось даже завербовать. С такими людьми, заблудшими идеологически, оказавшимися в трудном положении благодаря провокационной деятельности ЦРУ, как раз мы и сталкивались, проводя наши операции. Я и объяснял все это Ливенцову, но он не понял и четверти из моих комментариев. Словно и не изучал диалектический материализм, борьбу противоречий и, тем более вопросы пропаганды и контрпропаганды.
На второй день я по гражданской работе поехал в Сары-Агач и доехал до Ташкента, созвонился с Г.К. Жуковым, доложил о своей поездке в КНР, передал ему самый горячий привет от руководства КНР. О Ливенцове говорить ничего не стал, так как у Жукова не все в порядке было с сердцем, и я его не стал расстраивать.
Мы уже проверили все данные о Ливенцове и его связях, как и оказалось, и Кунаев, и Брежнев, и Ливенцов — все являются зятьками-родственниками, помимо всего, Брежнев и Ливенцов — старые друзья по каким-то общим имущественным делам в прежние времена. Это была первая преграда на пути именно моей работы, работы основной, так как по гражданской работе моя должность входила в номенклатуру обкома.
Если кому-то покажется, что наша работа была чем-то вроде прогулки по липовой аллее в дни цветения липы, то это грубая ошибка. Несмотря на нашу сверхсильную власть в государстве во все времена, даже после смерти И.В.Стали¬ на, мы все равно испытывали обычные тяготы «нелегалов». Кто мы такие, кого представляем, знали только генсек ЦК КПСС, Председатель Президиума Верхов¬ ного Совета СССР и члены СВПК СССР, работающие на разных должностях партийных, советских и военных органов. Когда, например, Брежнев перевел в Москву Н.А.Щелокова, то Брежнев и подумать не мог, что Щелоков — сотрудник СВПК СССР.
Моя работа осложнялась, отношение ко мне Ливенцова было настороженным и вовсе не дружеским. То ли потому, что Ливенцов знал, догадывался о моей работе в контрразведке (хотя прямо ему никто об этом не сообщал), то ли потому, что я не скрывал своих убеждений и говорил ему, что необходимо пристальное внимание к тем людям, и еврейской национальности, конечно, тоже, кто имеет родственников в США. К тем, кто скрыто или откровенно критикует советскую власть. Нет, я даже не намекал о каких-либо мерах или тем более репрессиях, но только — о пристальном внимании к этим людям. Однако Ливенцов, видимо, из-за того что был женат на еврейской женщине, к разговорам о национальном вопросе относился крайне болезненно и не мог объективно и спокойно все обсуждать.
Петушиные наскоки Ливенцова и его приближенных стали учащаться и по делу, и без дела. За моим перемещением был установлен контроль. Извините, читатель, за прямоту, дураку Ливенцову и его неразумному окружению казалось, что их контроль для меня незаметен.
Время стало тянуться все медленней и медленней, работа моя основная, в контрразведке, даже по связи, превратилась в одностороннюю. Выехать куда мне было надо по основной работе, я не смог, однако с Жуковым связывался, не подавая вида о моем положении.
Однажды выпала удача по линии гражданской работы попасть в Алма-Ату на совещание в Казсельхозтехнику. Используя случай, я попросился на встречу с Кунаевым. 26 мая 1965 г. меня принял Кунаев, перемен в его тоне и в отношении ко мне я не заметил, мы минут 30 говорили обо всем понемножку. Постепенно я ему напомнил о его разговоре с Брежневым насчет моей работы и кратенько рассказал о моем настоящем положении и взаимоотношениях с Ливенцовым и его окружением. Кунаев сразу приказал соединить его с Ливенцовым, но оказалось, что Ли¬ венцов находится в поездке по районам и, когда будет, никто не знает. Кунаев дал команду разыскать его и, глянув на часы, добавил: «В 15.00 пусть свяжется со мной обязательно, спасибо». — И положил трубку. Обращаясь ко мне, Кунаев сказал: «К 15.00 подходите, мы поговорим втроем, коль некоторые не понимают русского языка».
В 15.00 я прибыл без опоздания. Только успел войти, как затрещал телефон междугородной связи. Кунаев кивнул мне, чтобы я взял параллельную трубку, и я сразу узнал телефон обкомовского дома отдыха на р. Машат (хотя Ливенцов врал с первой минуты, что он находится в Арыси и едет в 1-й хлопководческий совхоз). Далее что-то там он, Ливенцов, еще говорил, но я уже не прислушивался к тому концу провода.
Наконец Кунаев перебил его и спросил: знает ли Ливенцов обо мне. «Знаете, значит, и знаете его режим работы? — продолжал Кунаев, — как, как? Вы что забыли, что я вам говорил об указании Брежнева? С Брежневым напрямую говорить я вам запрещаю, что-то вас понесло не в ту сторону. Приедет Георгий Петрович в Чимкент, зайдет к вам, прошу вас переговорить с ним и в его работе не чинить никаких препятствий, договорились? Хорошо, спасибо». — И Кунаев положил трубку.
— Если таких друзей Брежнев будет собирать на партийную работу, боюсь, далеко мы не уедем, — договорил Кунаев. После этого он пригласил меня вместе отобедать, я согласился; за обедом, надо отдать должное Кунаеву, он ни одним словом не обмолвился, что это у меня какая-то незнакомая ему работа и прочее, как будто его это вовсе не касалось сегодня в разговоре с Ливенцовым.
Когда мы, отобедав, расходились, Кунаев мне сказал:
— Если еще что-то повторится, звоните, не стесняйтесь, я всегда помогу, можете на меня надеяться.
Из Алма-Аты я связался с Душанбе и Находкой, все шло у ребят нормально.
Трижды связался с Г.К. Жуковым, поговорили обо всем, по службе. Жаловаться на мое положение с Ливенцовым я не стал, в голосе Жукова я уловил какую-то заторможенность, но и не стал заострять его внимание на этом. Только поинтересовался его здоровьем и, как оказалось, я не ошибся. Он отвалялся с гипертонией 11 дней, а для человека, перенесшего инфаркт и инсульт, это дело не простое.
— Когда рассчитываешь попасть в столицу? — спросил Георгий Константино¬ вич.
Я сказал:
— В любое время, когда потребуется. Меня теперь надо бы вызывать в команди¬ ровку.
— Началось? — проговорил Г.К. Жуков.
— Да, что-то в этом духе. 30 мая я вернулся в Чимкент и сразу из аэропорта заехал в обком партии, Ливенцов оказался на месте, но минут 15 мне пришлось ждать своей очереди на прием.
Когда меня пригласили зайти, то Ливенцов даже не встал, а я к нему тоже не подошел с рукопожатием, а сразу после «здравствуйте» сел на одно из кресел возле т-образного стола.
— С приездом, — сказал Ливенцов.
— Спасибо, — ответил я ему.
— Так что работать начнем с жалоб, Георгий Петрович, — проговорил лениво Ливенцов.
— А это как вам будет угодно, — вскипая внутри, ответил я и дополнил: — Мы можем работать по- разному, если служба потребует! Я зашел к вам не счеты сводить, а предупредить, что я через 3–4 дня
