тогда у него не было времени поинтересоваться, почему такое странное существо служит управляющим у рыцаря, пусть даже бедного. В тот момент он заставлял себя думать о том, как убедить сэра Вильяма принять его к себе на службу в случае, если у того возникнут какие-нибудь возражения.
– Вы приехали на службу к лорду? – спросил управляющий, когда они шли в северную башню.
– Да, – ответил Раймонд.
Вопрос показался странным, но тут же он вспомнил: Элис не сказала старику, что Раймонд – наемный рыцарь, а только то, что он остается у них. Сердце Раймонда сжалось. Она так же добра и мила, как и прекрасна, потому что решила удостоить его большего уважения, чем того мог ожидать просто рыцарь- наемник.
– Что за человек сэр Вильям? – спросил Раймонд, хотя было довольно глупо спрашивать об этом у слуги, который не может сказать что-либо плохое о своем хозяине. Просто Раймонд хотел побыстрее выкинуть из головы мысли об Элис.
– Добрый человек. Он нашел подходящее и почетное место для такого, как я, – ответил Мартин.
Раймонд был потрясен. Ответ мог быть уклончивым и резким, но не таким. В нем звучала горячая преданность и привязанность лорду. Большие карие глаза Мартина – единственное, что его украшало, – смотрели на Раймонда серьезно, затем он покачал головой, как будто что-то решив для себя.
– Вас рекомендовал другой лорд, который, как я понимаю, не знает хорошо моего хозяина, а может быть, он и рассказывал вам о доброте сэра Вильяма, – продолжал Мартин. – Вы и сами это быстро поняли бы, но я с удовольствием объясню вам. Посмотрите на меня – горб на спине, скрюченные конечности и уродливое лицо, таким уж я родился и за ненадобностью был оставлен на милость Божью у ворот аббатства в Хьюэрли. Таким и подобрал меня отец Мартин, он в то время был аббатом, дал мне свое имя и по доброте своей и святости не позволил умереть.
Управляющий сделал паузу. Раймонд открыл было рот, но не нашелся что сказать и промолчал. Мартин улыбнулся, понимая юношу, который, наверное, мог бы сказать ему нечто вроде «Аббат скорее был безжалостным человеком, чем добрым». В детстве Мартин считал так же. А теперь он стар и благодарен судьбе, познав в жизни не только несчастья и страдания, но и удовольствия.
– Я не мог копать землю, пасти овец или хотя бы убирать комнаты, – продолжал Мартин, – но мой разум оставался здравым. И следующий аббат, отец Ансельм, научил меня считать бочки с вином, соленым мясом и рыбой и определять качество соли и специй, которые покупал. Кроме того, я заботился о предметах первой необходимости, то есть выполнял обычные обязанности управляющего. Но меня никогда не брали, например, в церковь, так как не находилось человека, пожелавшего внести за меня входную плату; были и такие, кто думал, что церковь – не самое подходящее для такого урода место. Потом отец Ансельм состарился и умер. Новый аббат посчитал мое уродство вызовом Богу, олицетворением греха, отмеченным Сатаной и выгнал.
– Но… – запротестовал было Раймонд, почувствовав ужас.
– Это было его право, – пожал плечами Мартин. – Правда, тогда я так не считал. Теперь… теперь я понимаю, что это было великим благодеянием, оказанным мне Богом. Очень глупо просить у него благодеяний или сомневаться в его доброте.
Раймонд изумленно посмотрел на Мартина. Ему стало стыдно: совсем недавно он осуждал тиранию материнской любви, в то время как это измученное существо так искренне благодарит Бога за его доброту.
– То, что я был изгнан и оставлен на произвол судьбы, привело меня к сэру Вильяму. Я чувствовал себя глубоко оскорбленным и покинул аббатство, перейдя реку. Но на другом берегу никто меня не знал, все в ужасе закрывали передо мной двери. В конце концов я упал на дороге еле живой. Сэр Вильям, проходивший мимо, остановился и спросил меня, кто я такой. Он всегда охранял мир и покой на своей земле и опасался того, что я могу украсть что-нибудь или как-то иначе навредить его людям. Дошедший уже до крайности я попросил подаяния, а он посмотрел на меня и сказал: «Ты странно просишь милостыню. А что ты умеешь делать?»
Я рассказал ему свою историю, опасаясь, не станет ли аббат все отрицать, но еще больше боялся солгать.
«Бог подарил нам хорошую встречу, – сказал затем сэр Вильям. – У меня больна жена, и твои навыки пригодятся в доме». Он поднял меня, грязного и больного, и принес сюда. Увидев, что все, кроме Элис, которая была тогда совсем ребенком, боятся меня, он обязал своих слуг ухаживать за мной, а потом назначил меня старшим среди них на почетное место управляющего. Вы спросили, что за человек сэр Вильям, и вот я все рассказал вам.
– Я… Тогда мне повезло, – сказал Раймонд.
Он не мог ничего больше сказать, так как был потрясен рассказом, а приехал сюда доказать измену человека с такими достоинствами. Казалось невероятным, что отец Элис и покровитель Мартина мог быть предателем. Правда, иногда крайности сходятся в одном человеке. Только ведь и сам сэр Вильям мог обманываться относительно короля. От такого предположения Раймонду стало легче. Если дело в этом, уверял себя молодой рыцарь со свойственной юности самонадеянностью, то он сможет удержать этого хорошего человека от пагубных поступков, сохранит Мартину его место и защитит Элис, которая была так добра к нему – «бедному, одинокому наемнику», от разочарований и боли Влюбленный видит мир таким, каким представляется он его сердцу, а глаза влюбленного слепы.
Перепоручив Раймонда Мартину, Элис попросила свою горничную выбрать для гостя подходящую одежду и передать ее управляющему, а сама отправилась в комнату отца в южную башню.
– От сэра Раймонда немного воняет тухлой рыбой, – сказала она. – Я разместила его в северной башне.
– Элис, – решил подразнить ее Вильям, – неужели ты настолько жестока, что решила убедить его в том, будто он произвел на тебя такое же впечатление, как ты на него? А почему бы не постелить ему в зале? И что значит «тухлой рыбой»? Он один из того сброда, который обычно сопровождает королевский двор, но по крайней мере приехал сюда с намерением честно служить, зарабатывая на жизнь.
– Честно? Ты уверен? Вильям насупился.
– Что ты имеешь в виду? Юноша достаточно беден для…
– Ты так считаешь? – перебила Элис. – А ты видел его меч?
Вильям рассмеялся, к нему вернулось хорошее настроение.
– Конечно, ты думаешь, я не заметил такую деталь? Не будь глупой, Элис. Мужчины часто жертвуют всем, остаются на хлебе и воде, лишь бы купить такое оружие, а если имеют его, то предпочитают голодать, но не расставаться с ним. И я бы так сделал.
Это было правдой. Элис нахмурилась. Нет ничего плохого в том, что тонкое смуглое лицо сэра Раймонда с такими чистыми глазами показалось ей красивым. Она не возражала, когда отец сказал, будто юноша произвел на нее впечатление. Элис не страдала от ложной скромности и знала, что обладает внешностью, воспеваемой в романсах, написанных или спетых. В них было все: безупречная белая кожа, розовые щеки, коралловые губы, небесного цвета глаза, золотистые волосы, высокая грудь, лебединая шея.
Две вещи спасали ее от пагубной самовлюбленности. Во-первых, понимание несоответствия между красотой души Мартина и его отвратительным уродством. Постоянно общаясь со старым управляющим, Элис познала бесполезность внешней красоты. И, во-вторых, Элис видела, отец любит ее и считает самым прекрасным и совершенным созданием на земле. Но он считал бы точно так же, даже если бы она была такой же безобразной, как Мартин. Просто отец любил дочь. А то, что она была еще и красавицей, было просто счастливой и довольно забавной случайностью. В действительности, и Элис это хорошо знала, отца привлекала иная красота. Желанной для него стала женщина совсем другого типа.
Таким образом, хотя она и осознавала, что производит впечатление на мужчин, и не стеснялась этим пользоваться, когда нужно, все же не кичилась своей внешностью. Чаще всего красота мешала ей, вызывала досаду, так как приходилось терпеть неприятные знаки внимания.
На этот раз, однако, в ней самой пробудился интерес, когда глаза сэра Раймонда буквально впились в нее. Может быть, именно из-за этого он ее так сильно заинтересовал (хотя Элис знала, что не должна интересоваться рыцарем, приехавшим поступать на службу к отцу без гроша за душой). Кроме того, Элис обнаружила массу подозрительных вещей.
– Может быть, ты и прав, папа, – сказала она неуверенно, – но его манеры… этот его лук… ну, не
