чтобы все видели. Мои наряды — моя гордость! Всем назло наряжусь! Пусть сдохнут от зависти…
Пришлось достать пальто и накинуть на плечи госпоже.
— Ну и чудище!..— послышались возгласы из толпы.
Госпожа, и без того тучная, теперь, в тяжёлом пальто, в туфлях на шпильках, с трудом передвигалась по грязной мостовой, переваливаясь с боку на бок. Кроме госпожи директорши, все остальные были худыми, длинными и на своих высоких каблуках напоминали хромающих аистов, занозивших ногу. Со стороны весь этот благотворительный караван выглядит очень смешно!
Одна Согра Солтан была обута в нормальные туфли. Только она знала дом, куда следовали эти люди, была знакома с его хозяевами и порекомендовала их госпоже. Теперь она проводник этого каравана.
— Ну вот мы и прибыли! — остановилась она наконец около одного дома.
Дверь была такая же, как и во всех бедных домах,— старая, грязная, облезшая. Молоток то ли украли, то ли он сам оторвался, поэтому, чтобы кого-нибудь вызвать, нужно было бить в дверь кулаками. Согра Солтан несколько раз постучала, но никто не ответил. Тогда она постучала сильней. Послышался женский голос:
— Кто там?
— Открой, гости пришли!
— К черту всех гостей! Что вам тут надо? Не туда попали!
— Нет, именно сюда. Открой, Хадидже, разве не узнаешь меня? Я Согра Солтан, открой скорее двери, не рассуждай понапрасну. К тебе с добром пришли!
— Согра Солтан, неужели это ты? Ох, ты моя милая! Прости меня, глупую! Сейчас надену туфли и открою.
Дверь открылась, и гости вошли. Госпожа еле спустилась по ступеням старой лестницы. Двор был наполнен зловонием, которое поднималось от гниющей воды в бассейне. Помойная яма, вырытая перед ступеньками в кухню, усиливала это зловоние. Два пыльных высохших стебля, не имевших ничего общего с цветами, были единственным украшением двора.
Дверь отворила Хадидже — молодая женщина, выглядевшая много старше своих лет, хотя лицо её ещё хранило следы былой красоты. Её густые, длинные, чёрные волосы были в беспорядке. Женщина была очень худа. Из-под покрывала виднелась белая, стираная-перестиранная нижняя юбка. В общем все в ней напоминало цветок, увядший от отсутствия влаги. И только тонкие дуги бровей — такую линию может провести разве что циркуль или чудесная кисть знаменитого исфаханского мастера — да смеющиеся глаза и губы ещё способны были превратить любого благочестивого мусульманина в безбожника.
Увидя шикарно разодетых дам, Хадидже остолбенела. Потом быстрым движением руки закрыла лицо до самых глаз покрывалом и ещё крепче прижала к груди ребёнка.
— Сестрица, что ты прячешься, точно от чужих? — воскликнула Согра Солтан.— Эта дама — моя госпожа, жена главного директора. Она приехала навестить вас. А эта гостья — её сестра, а молодые дамы — её дочери. Я много рассказывала им о вас,— вот они и приехали с вами повидаться. Ну что стоишь как вкопанная. Скорей открой дверь в комнату, чтобы гости могли войти. Где твоя мать?
Хадидже не двигается с места, не в силах поверить, что столь важные дамы могут приехать к ним в гости.
— Добро пожаловать! — почтительно пятясь, наконец произносит она.— Мы не стоим такого внимания… Горе мне, из-за детей я даже дома не успела подмести. Разве эти проклятые дадут вздохнуть свободно? Вы уж нас простите, дорогие гости. Так уж стыдно. Так уж неловко получилось. Сейчас позову мать…
— А где сестрёнка Зейнаб? Что-то её не видно? — спросила Согра, беря у Хадидже ребёнка. Тот почувствовал, что попал в незнакомые руки, сразу заревел, и матери пришлось его снова взять к себе.
— Разве ты не знаешь? Зейнаб уже давно больна, лежит с высокой температурой, а мы с ума сходим.
Мать Хадидже, услышав голоса, выбежала из дому.
Это пожилая, небольшого роста женщина, так же как и её дочь, обутая в опорки. Но зато на ней длинное, до земли, покрывало и крашенные хной рыжие косы. Увидев Согру Солтан, она бросается к ней и начинает её обнимать и целовать.
— О, дорогая Согра, сестрица, ты ли это? Ненаглядная моя, добрая красавица! Благодетельница наша! Да будет благословенна земля, по которой ты ходишь! А я-то думала, ты там, в Верхних кварталах, забыла и думать о нас, бедных-несчастных! Пусть господь бог лишит меня языка за такие мысли…
— Кончай свои церемонии, дорогая сестрица! — перебивает её Согра Солтан.— Эти дамы пришли навестить вас. Вот это госпожа Тадж ол-Молук, жена главного директора. Они хотят поближе познакомиться с вами.
— Дай Аллах им долгой жизни! Добро пожаловать! Да будет благословенным ваш приход! Извините нас за нашу скромную обстановку! Боже мой, что же вы стоите посреди двора! Хадидже, ты что, ослепла, что ли? Открой скорей дверь в гостиную! Пожалуйста, заходите! Не заставляйте меня краснеть со стыда!
Дамы поднялись по ступенькам и вошли в так называемую гостиную. Комнату украшал старый, истлевший коврик, сквозь него просвечивал пол. В углу лежали какое-то подобие матраца и подушки,— все в таком состоянии, что уважаемые дамы, конечно, не рискнули бы на них сесть. Стульев в комнате не было.
Госпожа директорша, задыхаясь от духоты, сняла пальто и взгромоздилась на стоящий около стены сундук. Сестра госпожи пристроилась на другом сундуке, а дочери и Согра Солтан остались стоять посреди комнаты. На подоконнике красовалось большое треснувшее зеркало, так засиженное мухами, что его можно было сравнить с лицом человека, переболевшего оспой. Мухи роились в воздухе,— видно, привыкли себя чувствовать здесь как дома.
Внимание гостей сразу привлёк низкий топчан, на котором с закрытыми глазами лежала очень бледная и худая девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Она лежала неподвижно, не замечая гостей, и было непонятно, спит ли она или бодрствует. И только по её вздохам и стонам можно было определить, что девушка ещё жива.
Хадидже и её мать уселись на полу около сундука. Молодая женщина укачивала ребёнка. Наконец госпожа директорша начала свою речь:
— Я и господин директор, мы очень сочувствуем жителям этого района, и, конечно, в первую очередь беднякам. Господин главный директор не жалеет сил и средств для оказания помощи нуждающимся, для улучшения условий их жизни. Он считает своим священным и национальным долгом бороться с нищетой, голодом и болезнями, что одолевают жителей бедных кварталов.
Мать Хадидже снова начала благодарить гостей и воздавать хвалу Аллаху, но госпожа не дала ей договорить:
— Ну что же сюда не несут угощение? Для кого его берегут? А ну-ка скорей, пошевеливайтесь!..
Госпоже объяснили, что Садек-хан уже пошёл к машине, и она успокоилась.
— Что с девушкой? — показывая на больную, спросила директорша.
— Это моя младшая,— ответила хозяйка.
— Я спрашиваю, что с ней, почему она здесь лежит?
— Чтоб удобнее было за ней смотреть, если позовёт — мы услышим. Да и ей тут не скучно: весь двор видит.
— Боже мой, какая прелестная девушка! Как она похожа на сестру! Что с ней?
— В этот пост ей исполнится девятнадцать лет. Она вечно будет служить вам!
— Чем она больна, спрашиваю? Боже, до чего же бедняжка бледна!
— Право, госпожа, не знаю,— говорят, лихорадка. Она у нас работала в ателье, на улице Истамбул, около посольства. Дорога дальняя, а идти туда и обратно пешком надо, да и еда какая — все всухомятку. Вот она слабеть да чахнуть стала, все больше и больше, пока не слегла. Какие только молитвы я не читала!
