Где только свечей не зажигала! А бедняжке все хуже,— с ума сходим!..
— Пошли Господи ей исцеление. Разве у вас врач не был?
— Приходил раз, выписал рецепт, больше мы его и не видели.
— Ну и черт с ним! Верно, ждал, что больше получит. Все они прохвосты!.. Почему же в больницу не везёте?
— Возили! Сначала не хотели принимать, все говорили, что поздно, надо было раньше её привозить. Потом наконец приняли. Уж мы так были рады, хоть дух перевели. Да тут нам извещение: берите, говорят, вашу больную обратно. Сколько я ни плакала, ни умоляла докторов оставить её, никак не соглашаются. Я их тоже хорошо понимаю! Кому охота, чтоб обречённый человек в больнице помер. Я им говорю: коли суждено ей умереть, пусть у вас будет… А тут, как на грех, новая беда приключилась — с нашим отцом. Он строительный рабочий, упал и ногу сломал вчистую. Дома лежит, кричит-стонет от боли… Ведь он у нас единственный кормилец. И вы не представляете себе, дорогая госпожа, какая у нас жизнь наступила, когда его не стало. Я не жалуюсь, упаси господь,— недовольный человек не может служить Аллаху. Через одиннадцать дней, после того как его тело из дома вынесли и слезы наши ещё не успели высохнуть, стучатся к нам, и мы видим перед домом карету Скорой помощи. Пока я сообразила, в чем дело, два здоровенных парня уже принесли мою дочь во двор, спрашивают, куда её класть. Я их умоляю, заклинаю и Аллахом, и пророком, и двенадцатью имамами, и четырнадцатью непорочными, а они слушать ничего не хотят. Положили и ушли. Пусть всевышний их рассудит. Вот и пришлось нам уложить её здесь. Нет в этом мире ни жалости, ни сочувствия…
— А какое лекарство вы ей даёте?
— Да благословит их Аллах, хоть пачку разных лекарств оставили, когда из больницы привозили. Только пользы от них — никакой. Бедняга не ест, не пьёт, на глазах тает.
Госпожа Тадж ол-Молук начала сердиться:
— Что за ерунда! Да я прикажу, чтобы её срочно увезли в больницу! Я им покажу! Я их в порошок сотру! Для чего же мы тогда нужны в этом городе!..
Садек-хан, отправляясь за едой и вещами, оставил дверь открытой, и толпа соседей без всякого стеснения набилась в комнату. Оставшиеся у двери вытягивали шеи, стараясь заглянуть внутрь комнаты и не пропустить ни слова. Люди громко переговаривались и бесцеремонно судили о приезжих.
— Ты видал, эта маленькая слониха еле пролезла в дверь! — весёлым ломающимся голоском заметил мальчишка со следами оспы на лице.
— Это же медведь, посаженный в мешок! — смеясь, ответил другой.
— Да укусит скорпион ваши языки! — возмутилась пожилая женщина.— Прибыли достойные уважения господа добрые дела творить…
Молодая женщина, с грудным ребёнком на руках, визгливым голосом закричала:
— Как бы не так, сестрица! Они приехали, чтоб задами крутить перед нашим носом и нарядами хвалиться! Видела на ней шубу? Сшита она из шкуры паршивой козы, а хвастает, будто из райского джейрана, и видите ли, привезла ей эту шубу не кто иная, как королева фей. А стоит она якобы дороже семиэтажного дома. Ох, взять бы спички да поджечь её, чтоб на веки вечные памятно было!
— Ты уж помолчи, не мели вздор! — цыкнула на неё простоволосая женщина, видно, выбежавшая второпях из дому без платка.— Тебя все знают, скоро от зависти лопнешь!
В сторонке шушукались две благообразные, богобоязненные старухи.
— Видать, у них денег куры не клюют! — сладким голосом пропела одна.
Другая, беззвучно перебирая губами, будто читая про себя заклинания, затрясла головой, потом ответила:
— Все перед богом едины, с собой в могилу деньги-то не возьмёшь!
— Ты все про смерть да про могилу твердишь. Уж надоело,— снова вставила первая.— Разве не видишь, сколько на них драгоценностей и золота разного навешано! Как они все это только таскают на себе? Ты погляди, вон кольцо на пальце у толстушки! Камень в нем не меньше голубиного яйца! Не иначе как бриллиант!
— Нет, сестрица, бриллианты такого цвета не бывают. Это рубин. А вот серьги, вишь, сверкают всеми цветами радуги,— это несомненно чистый бриллиант. О Господи, она под тяжестью этих драгоценностей, бедная, пыхтит и потеет, ну точно верблюд.
— Сестрица, а как ты понимаешь, откуда у них столько денег и драгоценностей?
— Все от бога милостивого, милосердного.
— Что ж он нас тогда обошёл?
— Верно, были тому причины. А ты вот её спроси, мне такое неведомо.
— Кто же будет муж у этой госпожи?
— Говорят, главный директор!
— Как это надо понимать, главный директор?
— Сидит там, в верхах, за столом, приказания отдаёт.
— Так какая же это работа?!
— А такая, важная. Каждый рождён для своего дела и своим умом деньги зарабатывает. Нас с тобой это не касается. Нас ведь не спрашивают?
— Зачем же тогда они приехали сюда?
— Говорят, угощения будут раздавать и одежду.
— Одной кастрюлей плова всех голодных не накормишь, верблюда напёрстком не напоишь! Тут нужна кастрюля величиной с купол шахской мечети, да чтоб каждый день, да по два раза на день.
— Господь велик, не богохульствуй! Неблагодарный человек— не раб Аллаху.
— Да что ты, сестрица, разве уста мои слова хулы произносят? Просто я ничего не понимаю…
Тем временем Хадидже с матерью отправились на кухню готовить чай, чтобы хоть как-нибудь угостить гостей. Госпоже директорше все уже порядком надоело, она ждёт не дождётся, когда же Садек-хан явится с кастрюлями и чемоданами, а пока ругает всех подряд, и больше всех, конечно, бедную Согру Солтан.
Больная вдруг очнулась, с трудом приподняла веки, посмотрела на окружающих пустыми глазами, без любопытства или удивления, и снова закрыла их, и замерла в неподвижности, не то заснув, не то покинув этот уже непонятный для неё мир.
В ожидании угощения зрители опять принялись чесать языки, перекидываясь шуточками и остротами.
Наконец подоспел Садек-хан: с помощью ещё нескольких мужчин он притащил многочисленные кастрюли, котелки, корзины и чемоданы. В углу двора выбрали место, и работа закипела. От соседей принесли посуду: подносы, медные, глиняные, фарфоровые миски и тарелки. Садек-хан и Согра Солтан, вооружившись половниками, начали раздачу. Запахло мясом и рисом, горячим маслом, шафраном, баклажанами. Люди раздувают ноздри и глотают голодную слюну, однако из приличия никто первым не протягивает руки.
Госпожа директорша стоит наверху в окружении своего штаба и, как главнокомандующий, отдаёт приказания. Половник опускается в кастрюлю, захватывает горсть жирного риса, куски мяса или курицы, а другой половник добавляет подливку из баклажанов…
Теперь уже слышно только дружное чавканье и похрустыванье…
Госпожа отдаёт новый приказ, и раскрываются чемоданы, начинается раздача одежды. Не забыты даже сидящие на крыше. Хадидже и ещё две девушки проворно поднимаются и спускаются по ступенькам и каждому вручают его долю.
Торжество омрачают лишь осы и пчелы, слетевшиеся на запах еды со всех сторон. Они злобно жужжат и пытаются выхватить кусок прямо изо рта. Люди отчаянно отбиваются. Только и слышно: «Ой, она меня ужалила!», «Ох, она меня укусила!».
Однако вскоре кастрюли опорожнились, люди насытились и разбрелись по домам. Двор и крыши опустели. Кастрюли, миски и плошки тоже исчезли, и наконец гости и хозяева смогли свободно вздохнуть.
И вдруг в наступившей тишине раздался крик больной. Хадидже и её мать кинулись к кровати и в ужасе запричитали:
