подруги. Проявить чуточку доброты и сказать: «Уверена, все будет хорошо».
– Могла бы, – ответила Дел, – но у меня месячные.
– Вот как, – сказала я, будто это все объясняло. Почему-то мысль о Деллиных месячных пугала.
– Ты говоришь как-то странно, – сказала она. – В чем дело?
– Ничего. Все в порядке. Сегодня утром Эд наконец уехал.
– А, – сказала Дел.
– Все будет хорошо. Только, знаешь, как-то все шатко. Что, в общем, и не удивительно – учитывая все.
– Похоже, именно эти слова утешения ты и хотела от меня услышать.
– Да, – сказала я. – Слушай и учись.
– У тебя какой-то странный голос.
– Хватит повторять одно и то же!
– Ладно.
– И послушай: пока что не говори Маку.
– Ладно, – сказала она. – Мне нужно идти.
– Что происходит? – спросила я.
– Расскажу потом. Мне нужно идти.
– А где Флора? – спросила я, но Дел уже повесила трубку.
– Скажи ей, что я по ней скучаю, – сообщила я коротким гудкам.
После разговора с Дел мне стало еще хуже, чем было до него. Ничего не оставалось, как позвонить Терезе. Я откладывала это с самого Великого Побега – но теперь мне было слишком плохо, чтобы не позвонить.
– Ты не волнуйся, – сказала я, когда дозвонилась, – но я не уехала с Эдом на медовый месяц – я сбежала с другим.
– Не волноваться? – сказала она.
– Звучит нехорошо, но на самом деле не так нехорошо, как звучит.
– То есть? – спросила она.
– Видишь ли, не просто с другим, а с Любовью-Всей-Моей-Жизни.
– Уж не с тем ли американцем с синими глазами, который подцепил тебя в ресторане, увез в аэропорт и потом ни разу не позвонил?
– Тебе обязательно излагать случившееся в таких выражениях?
– Хани, дорогая, не горячись, – сказала Тереза. – Не принимай судьбоносных решений. В общем, возвращайся домой и все как следует обдумай. Приезжай и поживи немного у меня.
– Не могу, – ответила я. – Мы будем жить в Лос-Анджелесе.
– Ты в состоянии принимать такие решения? – спросила она.
– Умоляю тебя, не будь голосом разума, – взмолилась я.
– Возвращайся домой и все обдумай. Если он действительно любовь всей твоей жизни, то подождет еще пару недель. Приезжай к Триз, домой.
– Но это именно то, чего я хотела, – сказала я.
Молчание.
– Возвращайся домой, – повторила она.
– Ладно, – сказала я, не придумав другого способа прекратить этот разговор.
– Я буду ждать тебя, – сказала Тереза.
– Пока, – сказала я дрожащим голосом.
– Хани, – проговорила она, – если ты уедешь в Лос-Анджелес, я все равно буду тебя любить.
Я села на край кровати и заплакала, как ребенок. От одного звука Терезиного голоса все мои изощренные фантазии мокрым плевком шлепнулись на пол. Иногда мне кажется, что реальность – это самое болезненное в жизни. Как все-таки ужасно – думать, что реальность – это все, что есть в жизни.
Знаете эти детские книги, где кто-то обнаруживает волшебную дверь в другую страну, в заколдованное место, где не действуют обычные законы, – так вот, когда я была маленькой, я находила такие места у себя в голове. Я обнаружила, что могу вообразить себя в другой семье, в другой жизни. И хотя все, что я себе воображала, не было реальным, воображение создавало реальные ощущения в теле и реальные переживания в душе, и они становились очень убедительным фоном, позволявшим воспринимать реальность моей жизни или искажавшим ее.
Я хочу сказать, что знала, каково это – быть прима-балериной, принимающей аплодисменты на мировых подмостках. Знала, каково это – петь в камеру лучшие песни из горячей десятки. Знала, каково это – выиграть дерби[66] на своем верном пони. Знала, каково это, когда тебя целует на экране сам Джеймс Дин.
Я хотела прожить все эти жизни и думала, что жизнь задолжала мне их. И что только это может сделать мою жизнь удавшейся.
А потом, когда погибли родители, я не хотела умереть вместе с ними. Я хотела получить свой шанс на реверансы, призы и поцелуи и стала фантазировать еще больше. Я не знала, как совладать с утратой мамы и папы, чтобы это меня не оглушало. Их смерть стала чем-то вроде запретной зоны. Самый простой способ не ходить туда был – уйти в фантазию.
Все эти дни с Алексом я постоянно ощущала боль реальности. В Алексе не было ничего плохого, кроме того, что плохо во всех. Но уже просто быть с ним в реальности было болезненно, так как своими словами и поступками он постоянно доказывал мне, что он – это он, что он существует отдельно от меня, что у него своя жизнь и что я не могу делать с ним все, что хочу, как могла бы, если бы он существовал лишь у меня в голове.
Утерев слезы, я пошла к Алексу в ресторан. Мы не говорили. Мы сидели как пара, прожившая вместе так долго, что им уже нечего сказать друг другу. К тому же я не могла есть. Наверное, была в шоке. Мои чувства притупились, как будто я всю ночь принимала лекарства.
Когда я села, он наклонился и взял меня за руку. Я попыталась поцеловать его, чтобы не пришлось смотреть ему в глаза. Но он остановил меня. Не позволил ускользнуть.
За соседним столиком сидела пожилая американская пара. Они снисходительно улыбались, глядя на нас, и в конце концов женщина повернулась и спросила:
– Только что поженились?
Я улыбнулась и сказала, что мы на самом деле не женаты.
Они добродушно поцокали языком, и мужчина весело посоветовал Алексу:
– Тебе бы лучше на ней жениться!
Алекс ответил:
– Вообще-то, я женат на другой. Это заткнуло им рты.
Алекс сказал, что пойдет прогуляется, а я вернулась в нашу комнату и попыталась почитать свой триллер. Но я нервничала. Меня одолевал какой-то зуд. Каждая минута казалась часом. И в конце концов я пошла искать Алекса.
Я нашла его на берегу, где он сидел у пляжной постройки бок о бок с Мари Клэр. Они просто сидели на скамеечке в лунном свете и болтали ногами. Увидев меня, Алекс встал на край прибоя, попрощался с Мари Клэр и подошел. Он ничего не сказал. И не собирался.
– Я не готова ехать в Лос-Анджелес, – проговорила я.
Он так ничего и не сказал.
– Я не хочу, чтобы было вот так. Не думаю, что ты действительно есть для меня. Не думаю, что ты вообще есть.
– Вот я, – сказал он.
– Но не по-настоящему. Не по-настоящему! – Я возвысила голос. И вдруг обнаружила, что все томления, ожидания, страхи и тяготы последней недели рассеялись, как пар из паровозной трубы. Я с облегчением выпустила их все вместе с энергией.
– Знаешь, в чем дело, – сказала я. – В том, что ты не можешь взять на себя обязательства. Не можешь отважиться на выбор. Ты думаешь, это делает тебя особенным. Ничего подобного. Это пошло. Невероятно
