предварительным следствием, — обнаружились разные иные убийства евреями русских людей.
И в Киеве, разумеется, попадались евреи с бомбами, но им ни разу не удалось применить свое искусство так же «счастливо», как в Одессе.
З. Околоточный, наблюдавший за митингами, затем, конечно, превращенный евреями в обвиняемого, но Судом оправданный, — Бруско, едва не был убит в киевском политехникуме, ещё до 18-го октября. Не мало приходилось страдать и другим чинам полиции — то от кагальных пуль, то от иудейских ложных доносов. Киевский полицеймейстер Цихоцкий, пристав Подольского участка Лященко и его помощник Пирожков, ввиду главным образом еврейских же показаний, были сенатором Турау не только устранены от службы, но и привлечены к уголовной ответственности. Лишь впоследствии, с большим трудом, удалось им ниспровергнуть обвинения. «Святой» кагал нелегко расстается с своими жертвами.
И. Главные же усилия евреев были направляемы на выдающихся патриотических деятелей, — без сомнения, с целью предания и их Суду, за «подстрекательство или соучастие в погроме». Тяжелых, в свою очередь, усилий стоило некоторым обвиняемым избежать участи, подготовленной для них «благочестивыми евреями» — по всем правилам талмудической оркестровки, да ещё и в процессе столь исключительной важности для «избранного народа».
Ряд же других «обвиняемых» этого рода вынужден был, — хотя бы и с надеждою на оправдание в Суде, пробыть около двух лет под следствием предварительным, а затем, — на судебном следствии, в ожидании приговора, ещё полтора месяца просидеть на скамье подсудимых…
«Есть разница как в образе действий, как и в судьбе народов, — говорил, защищая киевских «погромщиков», присяжный поверенный А. С. Шмаков, — «Северо-Американские Соединённые Штаты послали своим патриотам в Калифорнию, — чрез Магелланов пролив, такую эскадру, что и Япония притихла. Мы, даже после Мукдена и Цусимы, предаем своих патриотов уголовному суду, с каторгою в перспективе, а евреев допускаем в качестве обвинителей и пострадавших — даже от погрома в Киеве…»
Возможно ли удивляться тому, что, еще в самый разгар событий 18–21-го октября, иудейская злоба стремилась прекратить, а затем, как тогда же, так и на суде, пыталась осмеять и унизить наши патриотические процессии»! Разве, для этой цели, «молодые евреи» могли жалеть патронов, а старые — ложных показаний?!
I. Естественно, далее, что, в развитие того же замысла, еврейство на суде не останавливалось ни перед чем, дабы остаться правым, да ещё — за счет местных властей, полиции, войск и самого русского правительства. Стараясь не только выйти сухими из воды, но, согласно приказу талмуда, и позабавиться над нами, — сыны Иуды норовили навязать тому же правительству организацию и подготовку погрома, а местным властям, полиции и войскам — попустительство и даже соучастие. Дерзость противоречий и наглость неправды в кагальных показаниях явно глумились над текстом присяги, которым, однако, еврей обязывается свидетельствовать — не по иному скрытому в нем смыслу, а по смыслу и ведению Суда.
С другой стороны, невзирая на все их лукавство, подкуп свидетелей евреями был достаточно очевиден. Подчас же, обнаруживались и прямые тому доказательства. Так, выяснилось, что Хайкель Шварцман и Лейзер Кривой подкупали свидетеля Муругого, а Рухля Гольдбардт и Аарон Золотницкий — свидетеля Хагельмана, разумеется, столько же на погибель обвиняемым, как и на радость кагалу.
В гармонии с этим, черною неблагодарностью (например, Перец Сатановский — Маринушкину, Ицка Козлов — Пирожкову и другие), а то и ложными доносами (на полицейских чинов, — даже помогавших спасать еврейское имущество) евреи платили за оказываемое им добро.
В заключение, успев припрятать свой товар, евреи умалчивали об этом на Суде, а иные не затруднялись и предъявлять о нем иски. Наряду с этим, они изобретали и такие случаи погрома, которых вовсе не было. Для полноты спектакля, некоторые евреи, — уже после погрома, собирая и перенося товары в свои магазины чрез «босяков», но под охраною военных караулов, снимали фотографии, дабы подделать самые картины погрома, — так сказать, на глазах войск, и тем ввести сенатора Турау в заблуждение (свидетель-очевидец — брандмейстер дворцового участка Трофимович).
К. Но картина всё-таки не достигала той художественной законченности, на которую евреи бывают такими мастерами, когда им приходится «помогать своему счастью». И мы, действительно, видим, что, после погрома, в «избранном» народе, для апофеоза «свирепствовала» эпидемия повального банкротства, — даже, если так можно выразиться, в квадрате. Сперва не платили своих долгов отдельные евреи; затем, они соединялись в нарочитые «товарищества» и уже ничего не платили сообща. Таким образом, согласно мудрым указаниям старейшин многострадальной синагоги, в результате, пострадали от погрома почти что сами же гои — фабриканты Московского и других районов.
Отсюда понятно заявление на Суде честного караима Максимоджи: «Никто из нас не дошёл до того, чтобы заниматься революциею!..»
И. Обвинительный акт и некоторые черты судебного следствия. — «Исход» представителей «еврейства» из зала Суда. — Приговор. — Заключение
I. Обвинительный акт, — в свою очередь, не давал истинного представления о ходе событий. Тому первым и лучшим доказательством служит факт, что ни один еврей не был предан Суду.
Далее мы видим следующее: «До погрома настроение в Киеве было страшное и растерянное». «Еврейское царство настало». «Это была вакханалия чего-то мрачного и зловещего»… — говорили свидетели.
Но из обвинительного акта сего отнюдь не явствовало. Там, например, не заключалось и намека на то, что раненых и убитых русских оказалось втрое больше.
Да и вообще, относительно производства настоящего дела — до открытия судебного заседания нельзя не заметить, что всем, кому сие ведать строго надлежало, по-видимому оставалось неизвестным мудрое изречение древности: «Когда политика входит в судилище, — правосудию ничего не остается, как бежать в окно!..» Тем не менее, вопреки долгим усилиям «освободительной» подготовки, на суде был отвергнут предыдущий диагноз, и уже не правосудию, а политике пришлось учинить исход… Так, говорят, и больной иногда выздоравливает, несмотря на лечение».
С другой стороны, — по указаниям обвинительного акта, если не самым важным, то наиболее сложным предметом судебного следствия явились убытки евреев: стулья — Марголина, брюки — Тарадая, стора — Рацимора, окна — Шапиро; 75 р. — Моргулиеса, грязные перчатки — Гиля, подушка и самовар — Боруха Белокопыта; танцы на рояле — Дудмана, матрац — Хаима Колина, галоши — Тумаркина; кофта — «барыни» Баси Львович, мешок с рисом — Мордуха Сахновского; горсть орехов — Мошки Котлярского, юбка жены Литвака и другие, не менее почтенные «жертвы громил».
В уголовном же направлении, дело по акту обстояло так, как бы «погромное» нападение на евреев произошло — без всякой их вины.
Иначе говоря, заключительная формула обвинительного акта изложена в таком виде, как если бы, например, русское население Москвы бросилось на евреев и начало сокрушать их — ни с того, ни с сего.
В виду указанной «директивы» процесса, — если бы, допустим, житель Ван-Дименовой Земли прочитал в «Times'e» обвинительный акт по делу о киевском погроме, то, согласно с утверждением евреев, он должен был бы заключить о беспричинности этого варварского деяния, изуверною русскою чернью направленного на добродетельных израильтян, которые были повинны разве в том, что в мрак русского деспотизма хотели внести несколько лучей свободы…
II. Ясно, что, при такой постановке вопроса по обвинительному акту, т. е. — основному и «надлежаще проверенному» документу, которым исчерпывается содержание дела, правосудию предстояло ограничиться тем, чего не было, а все, что происходило в действительности, игнорировать.
Вот куда могло привести формальное отношение к закону. Изданная в 1891 году статья 2691 Улож. о
