Завидев отца, Маришка бросилась навстречу. Косицы ее торчали задорно, рожками.
– Пап, а пап, а ты умеешь так?
Сынишка Звонаревых, полностью освоившись, подошел тоже и, дожидаясь, завел руки за спину, доверчиво выставив животик.
Нагнувшись, Скачков подхватил детишек на руки. Женщины сидели на разостланных подстилках, согнули скрещенные ноги. Валерия с неопределенной улыбкой не то ободряла довольного сынишку на руках у Скачкова, не то разглядывала вблизи тяжелые, перекачанные ноги футболиста, – за темными очками не разобрать.
– Геш, ты где так долго? – Клавдия указала на детей. – Они совсем извелись. Хотели бежать за тобой.
– Мячик, – потребовала Маришка, указывая на резиновый мяч, валявшийся в песке.
– Ты бы посмотрел, что они тут с мячом вытворяли!
Одними пальцами ноги Скачков поддел и бросил вперед себя игрушечный мячик.
Валерия, наклонившись, что-то вполголоса напомнила подруге, и Клавдия спохватилась, вскочила на ноги.
– Геш, Геш! Постой же, Геша!
Она подбежала к нему, счищая с ног налипший песок.
– Совсем забыта – вот склероз! Понимаешь, Геш, тут одно мероприятие намечается. Какое? Закачаешься! Просмотр, закрытый, – представляешь? Итальянская картина, даже не дублированная. Называется… называется… Постойте, как же она называется?
– «Джульетта и призраки». Или «Джульетта и духи», все равно, – подсказала Валерия.
– Феллини, – представляешь, Геш? Джульетта Мазини! Блеск!
С ребятишками на руках, ногой катая мячик, Скачков пожал плечами:
– А я-то тут при чем? Клавдия огорчилась.
– При чем, при чем… Валерия смогла достать пропуск только на двоих. А у тебя есть возможности, я знаю. Да, знаю! И нечего прикидываться. В редакции, на том же телевидении… Тебе не откажут.
Когда надо, она пользовалась его именем, как отмычкой.
– Геннадий, – наставительно вмешалась Валерия и подтянула ногу, поставила углом. – Клавдия права, картину стоит посмотреть. Кстати, ваш Серебряков тоже будет на просмотре.
– Вот видишь! – подхватила Клавдия. – Все идут. Ну, прошу тебя, Геш. Буквально умоляю! Это же раз в жизни. Да и тебе самому интересно… Я же знаю.
– Самому не выйдет, – возразил Скачков.
– Ну, так уж и не выйдет! А Владик? Чем он лучше? Что-нибудь придумать можно.
– Чего тут придумывать? У нас Вена!
– Вена, Вена!.. Ничего с вашей Веной не сделается. Один-то вечер! Ты слышишь меня? Ты сделаешь?
– Потом посмотрим.
– Ну вот, опять ты за свое: посмотрим! – возмутилась Клавдия, обращая взгляд к подруге, как к свидетельнице. – Что это, слушай, за разговор? Постеснялся бы… Вчера, кстати, в консерватории был потрясающий концерт. Потрясный! Но ведь тебя же не вытащишь. Как сундук, как дед столетний!
Скачков вспомнил рассказ Виктора Кудрина и улыбнулся:
– Симфония для пятнадцати барабанов? У Клавдии удивленно взлетели брови:
– Какие барабаны? Чего ты плетешь? Да и какая в конце концов разница? Главное, что этого никогда больше не сыграют. Понимаешь: ни-ког-да!
Она втолковывала ему, словно неразумному ребенку, и Скачков помрачнел:
– Тебе-то откуда все известно? Шашлычник рассказал?
– Какой шашлычник? – Клавдия замигала глазами. – У тебя с головой все в порядке? Я вчера смотрела: ты вроде головой совсем мало играл.
Она сделала попытку пощупать его лоб.
– Ладно, мы ушли, – отрезал Скачков.
Подбросив на руках присмиревших ребятишек, Скачков не стал больше слушать и погнал по тропинке мяч.
– Геш!.. Ге-ша! – требовательно позвала Клавдия, но он не оглянулся.
– Гешка, ты что – с ума сошел? Он уходил.
– Ну вот… видела? – еще расслышал он страдающий вопрос жены. Позади ощущалось сочувственное молчание подруги.
Скачков кипел. С недавних пор в присутствии кого-либо из посторонних Клавдия усвоила какой-то снисходительный, небрежно-покровительственный тон. Отчего это, Скачков прекрасно понимал, научился понимать. На стадионе, в обстановке разнузданного поклонения болельщиков, где жадное глазение трибуны распространяется и на табунчик принаряженных жен футболистов, там Клавдия довольна, даже счастлива. Но вот в компаниях, где надо было эрудитничать, трепаться без умолку, быть душою общества, там он терял
