— Отыскал не я, а Дмитрюк в детдоме. Упрямый паренек. Не хочет оставаться там — и все. «Или в цех возьмите, говорит, где батя работал, или беспризорничать пойду». Вот и выбирай. Не пускать же его на улицу. Очень прошу уважить паренька.
— Хорошо. Приведите — посмотрим.
— Да он тут. — И Пермяков с юношеским проворством вылетел из комнаты.
Через несколько минут в кабинет вошел мальчуган, сделал несколько нерешительных шагов и остановился.
Он был низкорослый. Огромные серые глаза смотрели с затаенной грустью, но задорный нос и по- детски смешно надутые губы смягчали это выражение.
Макаров на мгновение закрыл глаза: мальчик напомнил ему умершего сына.
— Подойди, сынок! — мягко сказал он. — Как тебя зовут?
— По-разному звали. Папка — Петром звал, мамка — Петей, ребята — Петюхой называют, а кто Петухом.
У Пети ломался голос, деланный басок неожиданно срывался на дискант, и Макарову стало смешно: в самом дело петух.
Он долго убеждал Петю продолжать учиться в школе, обещал помочь, но мальчик стоял на своем.
— Батя с одиннадцати лет сам себя кормил, а мне уже четырнадцать. Никуда я из батиного цеха не уйду.
Вошел Дмитрюк — он умышленно задержался, чтобы не мешать разговору.
— Ну, кто кого уговорил? — спросил он, зная, что Петю переубедить не удастся.
— Возьмем, — решил Макаров. — Но как с охраной труда?
— Уже разрешили взять в штат плотником.
Макаров повертел в руках приемный листок, подписал его и взял с мальчугана слово, что с начала учебного года пойдет учиться в школу.
Петя порылся в недрах своего кармана, отыскивая платок, но не нашел, сочно шмыгнул носом и, потянувшись через стол, степенно поблагодарил Макарова, пожав ему руку.
— Вот и кончилось у него детство… — покачал головой Макаров и задумчиво посмотрел на дверь, которую осторожно закрыл Петя.
— Ничего… — возразил Дмитрюк. — Пермяков обещал в плотницкой устроить, а там он всем сыном будет. Присмотрят, чтобы не совался, куда не надо, чтобы поел вовремя. Больше четырех часов работать не придется. И на забавы времени хватит.
24
Макарову нездоровилось — сказалось перенапряжение последних дней. Он позвонил в цех и, узнав, что дела идут нормально, решил, к великому восторгу Вадимки, не ехать на вечерний рапорт — поручил провести его своему заместителю.
Вадимка отказался идти спать. Он прилег рядом с Василием Николаевичем так же, как, бывало, ложился с отцом, и шепотом спросил: «А почему тетя Лена у нас такая грустная растет?»
Василий Николаевич прыснул, но, взглянув на жену, заметил в глазах у нее слезы.
Надо было как-то отвлечь ее, и Макаров рассказал о разговоре с Ротовым.
— Гаевой, говоришь, у него остался? — спросила Елена. — Ну, он уговорит.
— И я так думаю. Если уж Григорий чем-то займется, то доведет до конца.
С улицы донесся зловещий, заплетающийся говор ветра. В стекло беспокойно застучала ветка березы, как человек, просящий в ночи у хозяев крова.
Елена вздрогнула, зябко поежилась.
— Жутко.
— А знаешь, о чем я думаю в такие ночи?
— Знаю, — одними губами сказала Елена, побледнев, и безвольно уронила голову на сцепленные пальцами руки.
Макаров понял, что она представила себе одинокую могилку сына в степи на полустанке, и мысленно выругал себя за неосторожность. Тихонько, чтоб не разбудить заснувшего ребенка, встал с кровати, взял теплый платок и накинул его на опущенные, дрожащие плечи жены.
Елена признательно кивнула головой и отбросила со лба прядку непокорных волос. Еще год назад она выглядела так молодо, что порой походила на школьницу. Но со смертью сына появились сединки (впрочем, они легко терялись в светлых волосах), у глаз собрались морщинки — легкие, тонкие, но их не спрячешь.
— Вот так на все лады завывал ветер, когда хоронили Витюшку, — произнесла Елена, глотая слезы, и, не выдержав, беззвучно зарыдала.
Раздался телефонный звонок, резкий, продолжительный. Василий Николаевич схватил трубку и долго еще слышал треск звонка. Так телефонистки вызывали абонента для директора или на аварию.
На линии был нарком. Он осведомился о работе цеха и спросил, каково его, Макарова, мнение об увеличении тоннажа печей.
— Я считаю, что только это даст возможность выплавлять миллион тонн стали в год.
— Значит, вы поддерживаете предложение Ротова?
— Ротова? — переспросил Макаров и осекся.
— А разве это предложение ваше?
— Нет, это инициатива сталеваров Шатилова и Пермякова.
В трубке стало тихо, и Макаров по индукции слышал, как телефонистка вызывала Серовский завод.
— Мне Ротов не сказал об этом, — наконец произнес нарком. — Что ж, очень хорошо, если у вас такие сталевары. Поддержали?
Макаров коротко рассказал, как было дело. Нарком усмехнулся.
Теперь мне все понятно. Директор, очевидно, считает, что если он руководит коллективом, то все рационализаторские предложения, рождающиеся в коллективе, должны исходить от него.
— Товарищ нарком, — вступился за Ротова Макаров, — сталевары предлагали увеличить завалку до двухсот пятидесяти тони, я — до трехсот, а Ротов одновременно с нами — до трехсот пятидесяти. Первенство, таким образом, за ним.
— Ладно, не в этом суть, — сказал нарком и распорядился: — Включайтесь и вы в подготовку к реконструкции, товарищ Макаров.
— Но ведь вы директору отказали.
— Да, долго стоять нельзя. Уложитесь в сроки обычного большого ремонта.
— Как? — удивился Макаров, решив, что ослышался.
— Чему удивляетесь? На Магнитке уложились в эти сроки. Описание сверхскоростных методов ремонта наркомат вчера разослал по заводам, но я посоветовал Ротову не ждать, а послать инженеров для изучения опыта на месте. Подину печи и отдельные участки разрешаю взорвать.
— В действующем цехе?
— А в Действующей армии разве снаряды не рвутся? Приступайте и смотрите: ни часу более. За этот срок я поручился перед правительством.
Макаров положил трубку обрадованный и озадаченный. О таких сроках он до сих пор не слыхал. Он позвонил Гаевому и подробно рассказал о беседе с наркомом. Хотел позвонить и Шатилову, да вспомнил, что тот еще не пришел на смену.
— Ну, Леночка, предстоят горячие дела!
Елена грустно посмотрела на мужа, позавидовав его настроению.
— Тебе хорошо. Ты плоды своей работы видишь. А я? Что делаю я? — вымолвила она тягуче, с придыханием.
