— Тоже немало. Рукавицы для бойцов вяжешь, над детским садом шефствуешь — там ведь дети бойцов, английский изучаешь.
— Я хочу отдать Вадимку в детский садик. Он уже достаточно подрос. Ты согласен?
Макаров знал, как сильно привязана жена к ребенку, как неохотно расстается с ним даже на короткое время, и, не поняв мотивов ее желания, спросил:
— Есть ли в этом необходимость?
— Есть. Рукавицы и шефство — не то. Этим и на досуге заниматься можно. Пора выполнить Гришин совет. Хочу на завод. Снаряды точить, как Мария Матвиенко. У нее трое детей, а работает.
— Смотри-ка! Ты еще в армию запросишься, — пошутил Макаров.
— Куда мне, трусихе! Помнишь, как бомбежек боялась? Первая пряталась в щель. А знаешь, в спеццехе много новеньких работает. Там и женщины и подростки. Неужели я хуже?
Макаров крепко обнял жену.
25
Ремонт печи для сталевара — процесс неприятный, глубоко прозаический. Вместо привычной интересной работы над металлом приходится ломать спекшиеся огнеупоры, грузить мусор, проверять качество кладки, спорить с несговорчивыми каменщиками.
Шатилов не любил ремонтов, но относился к ним терпеливо. И в Донбассе он бывал на всех участках, где только стучали молотки каменщиков, даже глубоко под землей, в дымоходах.
Это всегда не нравилось Дмитрюку.
— Ты что, не доверяешь мне? — ворчал на него старик. — Да тебя, жигуна, еще не замышляли, когда я эти печи строил!
Обрадованный тем, что их предложение одобрено (эту часть разговора с наркомом Макаров передал сталевару), Шатилов спросил начальника цеха:
— Премируете, Василий Николаевич?
«Женится, наверное, — решил Макаров, — деньги нужны».
— Обязательно. Поработаем, экономию подсчитаем — сумма получится, надо полагать, изрядная.
— Да я не о деньгах. — Шатилов досадливо отмахнулся. — Поставите меня на эту печь сталеваром?
— Поставлю, — пообещал Макаров. — И как лучшего сталевара, и как инициатора. На эту печь — самых лучших. Плавка-то в триста пятьдесят тонн!
В дверях Шатилов столкнулся с Дмитрюком.
— Останься, Вася, замолвишь словечко… — шепнул Дмитрюк.
Макаров вышел из-за стола навстречу старику, тепло потряс его руку. Дмитрюк проковылял к столу и сел.
— Пришел наниматься, — сказал он, теребя отрастающие усы.
— А эвакопункт?
— Там работа стихла, а я тихой работы ой как не люблю. Старикам живое дело нужно, а на этом заснуть можно.
Молча вынув из стола приемную карточку, Макаров заполнил ее и протянул Дмитрюку.
— Идите, Ананий Михайлович, в отдел кадров оформляться.
— А кем? Написали?
— Каменщиком, конечно. Оформитесь, а тут что-нибудь полегче подберем.
— Инспектором по качеству, — подсказал Шатилов.
— Рабочие нужны, а не инспектора, — строго ответил Дмитрюк. — Скоро будет у вас большой ремонт.
— Вы и об этом знаете?
— Ворон чует, где пожива, а каменщик — где ремонт. Прошу самую деликатную работу мне дать: выпускное отверстие заготовить и арочки для шлаковых лёток.
— Лучше Анания Михайловича их никто в мире не сделает. С других заводов к нему ездили учиться. Никто так кирпич к кирпичу не пригонит, — превозносил старика Шатилов.
— Хорошо, — согласился Макаров. — Даю вам отдельный участок работы. Дело такое…
— Сиди дед у печи и теши кирпичи, — вставил Дмитрюк другую свою поговорку. — Ну, спасибо, Василий Николаевич.
Шатилов провожал Дмитрюка до отдела кадров.
На площади, перед проходными воротами, на которых были установлены мощные репродукторы, они увидели огромную толпу рабочих.
Слышался голос московского диктора: «…враг терпит поражение, но он еще не разбит и тем более не добит…»
— Что передают? — спросил Дмитрюк рабочего.
— Не мешай. Слушай! — сердито бросил тот.
Дмитрюк обратился к другому рабочему.
— Приказ. Двадцать четвертая годовщина Красной Армии.
«…необходимо, чтобы с каждым днем фронт получал все больше танков, самолетов, орудий, минометов, пулеметов, винтовок, автоматов, боеприпасов…» — чеканно читал диктор.
— Будто специально для тебя, — шепнул Дмитрюк Шатилову.
Люди шли на вторую смену, и толпа рабочих росла. Из здания заводоуправления выбегали служащие — красный уголок не вместил всех. Многие не успели набросить на плечи верхнюю одежду и стояли налегке — в костюмах, в платьях.
Когда диктор дочитал приказ, на площади загремели аплодисменты.
Люди не расходились, ожидали повторения передачи. Хотелось снова услышать ясные и твердые слова приказа, вселявшие уверенность в победе над врагом.
Шатилова потянуло к Ольге. Но как его примут? Не рассердилась ли на него девушка за то, что так долго не появлялся?
Однако Ольга встретила гостя так, будто они вчера виделись.
«Не обрадовалась, не обиделась…» — недовольно подумал Василий.
Разговор не клеился.
— Видите, Вася, как плохо подолгу не навещать друзей, — укорила Ольга. — Отвыкаете, и говорить вам словно не о чем.
Шатилов с нескрываемой нежностью посмотрел на девушку и порывисто ответил:
— Отвыкаешь, когда не думаешь о человеке. А когда все время думаешь о нем — еще больше привыкаешь. Вы знаете, Оля, мне когда-то очень нравилась одна девушка. Только виделись мы редко — в разных городах жили. Я о ней ни на минуту не забывал, и от встречи к встрече она мне все роднее становилась…
— А вы ей?
— Я? — смущенно улыбнулся Шатилов. — У нее шел обратный процесс: отвыкала и совсем отвыкла.
Ольга смотрела в сторону, казалось, безучастно. «Жаль его, хороший он и такой непосредственный. Может быть, лучше сказать прямо: Вася, вы мне нравитесь совсем не так, как я вам». — И решила: «Скажу», — но взглянула в грустные глаза Шатилова — и язык не повернулся.
— Какие новости в цехе? — спросила Ольга, чтобы изменить тему разговора.
Шатилов потускнел, стал рассказывать вяло, неохотно. Ольга многое знала от отца и мысленно отметила, что Шатилов не упомянул о себе, о похвале наркома.
— А как занятия? — продолжала расспрашивать она.
— Занимаюсь большегрузной.
