президент Северной Осетии Галазов заявил резкий протест по поводу фильма, как «извращающего суть конфликта и унижающего осетин». Президент, естественно, фильма не видел, но напору Галазова уступил. Реплика президента была неординарной: «Хватит! Подготовьте указ об освобождении Яковлева».
В этой фразе ключевым является слово «хватит». Если хватит, значит имело место некое накопление информации, раздражения, подозрений. Спустя пять лет нечто подобное переживу и я. Но тогда столь неадекватный поступок президента вызвал оторопь, и прежде всего в стане демократической прессы. Что же именно вызревало и вызвало мгновенную вспышку ельцинского гнева? Даже после путча, практически опрокинувшего Горбачева как политически значимую фигуру, Ельцин продолжал ревностно отслеживать поведение сторонников своего главного оппонента. Тот факт, что назначение Яковлева на пост главы «Останкино» в свое время пришлось согласовывать с Горбачевым, оставался некой занозой в памяти российского президента. И когда ему представилась формальная возможность ее вырвать, он это сделал немедленно. Ельцина раздражали отношения, которые сохранились между Горбачевым и Егором Яковлевым. При встречах со мной Ельцин не раз проговаривался на этот счет. Каждая встреча Яковлева с Михаилом Сергеевичем тщательно фиксировалась и, соответственно, в негативном образе преподносилась Ельцину. «Не пойму я вашего друга. Чем его так привязал к себе Горбачев?» Далее следовала не восторженная аттестация самого Горбачева и вывод: «Егор Владимирович ведь умный же человек. Мне и так все намекают на их постоянные контакты». Я старался перевести все в шутку. Говорил, что президент перестал бы уважать любого человека, который прекратил бы свои дружеские отношения только на основании того, что его друг перестал быть высоким начальством. Что постоянство Егора Яковлева говорит о его порядочности. «Это так, соглашался Ельцин, — но Горбачев — это же…» Лицо Ельцина кривилось в неодобрительности, рот делался подвижным, уходил куда-то вбок. Затем несогласное движение головы и скрипучий ельцинский баритон завершал монолог: «Нет, не понимаю».
Полагаю, что и Михаилу Полторанину, автору яковлевского назначения, приходилось выслушивать обидчивые слова президента. Зная и Ельцина, и Полторанина, их диалог воспроизвести несложно.
Ельцин: Я вас предупреждал — он человек Горбачева. Вы мне что ответили? «Это пока Горбачев президент».
Полторанин: Ну и что? Пусть встречаются. Горбачеву сейчас не с кем поговорить. Для него Яковлев вроде отдушины. (Полторанин как бы подтрунивал над Горбачевым и над Яковлевым. Но президент настроен на строгость, и приглашение перевести все в шутку и посочувствовать одинокому Горбачеву не принимает.)
Ельцин: Горбачев знаете что обо мне говорит? Я, конечно не обращаю внимания. Чего ему остается — только болтать. Но Яковлев — мною назначенный человек. Он что, этого не понимает?
Ельцин не простил этих отношений Егору. У челяди хозяин должен быть один.
Отставка Яковлева практически была первым неадекватным шагом Ельцина образца 92-го года. Я помню, как прореагировал Полторанин. Ельцин, разумеется, не посоветовался с ним. Полторанину я позвонил тотчас, как узнал об указе. Он сам снял трубку и, опережая всякие мои вопросы, со вздохом выдавил из себя: «Давай, приезжай». Когда я появился в его офисе, сразу почувствовал нависшее в воздухе напряжение. Даже у его секретаря, милой и доброй женщины, на лице читались испуг и волнение. Полторанин ходил по кабинету и нервно потирал руки.
— Видишь, как получилось?! — Он сразу перешел в атаку. Предупреждаешь вас, объясняешь, а вам всем по… Лезете на рожон.
В этом неопределенном «видишь, как получилось» прочитывалось многое. И обида, что президент рубанул сплеча, не посоветовавшись с человеком, который отвечал за СМИ. И предупреждение мне: дескать, и с тобой может быть так же. И со многими. И начхать ему на наши единые баррикады.
— Надо что-то делать, — сказал я.
— Надо, — согласился Полторанин.
На заседании правительства, его вел Ельцин, во время паузы я передал президенту записку. Текст был рискованный, но выхода не было. Ельцин терпеть не мог, когда ему указывали на его ошибки. Но я почувствовал, что президент и сам считает свое решение неудачным, не ошибочным, а неудачным. И поэтому рискнул. Ельцин прочел записку и с раздражением перебросил ее Полторанину. Полторанин тоже прочел, затем что-то написал на ней, снова передал Ельцину. Как потом он мне сказал, на другой стороне записки он написал: «Я с Попцовым согласен».
Другое время, другие отношения, другой президент. И Полторанин и я напрашивались на неприятности. Подсуетились и Игорь Голембиовский, и Паша Гусев. Мы напросились на встречу с президентом. Полторанин активно поддержал нас, эта встреча состоялась. На встречу был приглашен и Егор Яковлев. В этом состояла суть замысла. Встреча получилась и нервной, и откровенной. Президент понимал, что, утратив добрые отношения с прессой, уже выпущенной на свободу, он многим рискует. Во время этой встречи президент очень определенно проявил свою суть. Он признал, что решение по Егору Яковлеву не считает удачным, но переигрывать его или отменять не станет. Такой шаг непозволителен для президента. Он готов Егору Яковлеву предложить любую должность и даже извиниться перед ним. С Егором началась легкая истерика. Он сказал, что никаких должностей от президента не примет. Он обустроит свою судьбу сам. И еще что-то о судьбе демократии. И, как апофеоз, сконцентрированная обида — такого отношения к себе со стороны президента он не заслужил; если президент чем-то недоволен, он мог ему сказать об этом; он, Яковлев, президента бы понял и ушел сам.
Мы покинули эту встречу в скверном настроении. Казалось бы, мы побудили Ельцина признать ошибочность своего решения, но это признание получилось безрезультатным. Да и на что мы могли рассчитывать? Что президент отменит свое решение? Нет, разумеется. Мы шли, чтобы самовыразиться, показать единое неприятие этого президентского шага. Теперь Полторанин имел право сказать: я сделал все возможное, но Егор заупрямился. Разумеется, это было бы лукавством. Окажись на месте Егора Полторанин, он повел бы себя точно так же. Талантливые люди должны быть гордыми. «Останкинское правление» Егора Яковлева получилось недолгим. Непримиримая оппозиция ненавидела Яковлева. Это особенно проявилось летом 92-го года, когда непримиримые митинговали в «Останкино», требуя эфира.
Президент действовал по своему усмотрению, но объективно ненависть оппозиции и раздражение президента по поводу яковлевского постоянства в отношениях с Горбачевым сплюсовались и перечеркнули для «Останкино» шанс стать принципиально иной телерадиокомпанией. Впрочем, судя по всему, это принципиально иное никому не было нужно.
После эмоционального заламывания рук (почему не я, а Яковлев) Малашенко тоже покинул «Останкино». Очень скоро перессорится вся яковлевская команда. Да и была ли она командой? Команды Яковлев создать не успел. Однажды, уже спустя несколько лет, Егору Яковлеву задали вопрос, почему люди, которые работали на телевидении с ним, после его ухода ведут себя столь недостойно. Яковлев ответил: «Когда они работали со мной, они вели себя достаточно прилично и у меня не было повода их упрекнуть. То, как они ведут себя после моей отставки, это уже не моя, а их проблема». Оказавшись в окружении людей не свойственного ему мира, он был обречен подозревать их в неискренности по отношению к себе. Назначая на пост первого заместителя Эдуарда Сагалаева, Яковлев прикрывал себя с фланга. Он выходил из-под атаки молодой амбициозной команды внутри телевидения. Теперь он имел право сказать им — я открыл вам дорогу.
С другой стороны, это был ответ на возможные обвинения, что он протаскивает вместе с собой непрофессионалов. Сагалаев укрепился в телевизионном мире. Слыл человеком достаточно значимым, создателем нашумевшей молодежной редакции, к тому времени поработавший и главным редактором программы «Время». Так что сказать, что Яковлев игнорирует телевизионный профессионализм, было трудно, но… Ох уж эти извечные «но».
Естественно, что по всем ключевым телевизионным вопросам сотрудники, как, впрочем, и люди, желающие утвердиться на телевидении со своими программами, шли к профессиональному Сагалаеву, что создавало неминуемо атмосферу ревности. Поползли слухи — подсиживает, ведет свою игру. Тактика Яковлева в общем-то была правомерной. Поставить рядом с собой новое профессиональное лицо, испытавшее ущемленность и противодействие консервативной телевизионной касты своему стремлению прорваться наверх. Не опереться на старые, сложившиеся кадры, а совершить маневр внутреннего обновления. Это, хотя бы отчасти, уравнивало шансы руководителя и его заместителя. И тому, и другому
