призывной армии — это сложившийся мир со своими навыками, уставом, дедовщиной, самоволкой, своими лидерами вне офицерских погон. Здесь действуют законы, похожие на законы зоны. А дальше и выше офицерство профессиональная армия. Здесь неустроенность гражданского общества чувствуется еще ощутимее. До полковника одна армия, после и выше — другая. Не случайно на первом союзном съезде самой политизированной офицерской депутацией были именно подполковники. Когда говорят о генерале Лебеде, его популярности в армии, то следует уточнить: Лебедь кумир младшего и среднего офицерства, но никак не генералитета. И вообще, путь опального командарма и опального полковника — это настолько разные состояния, что всякое сравнение здесь малопродуктивно. Лебедю, нацеленному на конституционное президентство и имеющему неплохие шансы в этой законопризнанной процедуре, армейский мятеж, случись он как полуреальная фантазия, не нужен, и даже противопоказан. В этом случае он должен будет как сенатор и губернатор защищать Конституцию, а значит, нелюбимую власть. Других военных лидеров, способных притянуть к себе симпатии армии как единого целого, не существует. Как не существует даже относительно единого генералитета. Ельцин попытался создать свой генералитет вместе с Павлом Грачевым и кое в чем преуспел на этом поприще. Сейчас не имеет смысла говорить о профессиональной эталонности этого генералитета, он делался под президента. Затем последовала отставка Грачева, недолгое и малоудачное правление Родионова. И вот теперь Игорь Сергеев сформировал маловнятную генеральскую среду, которая, скорее всего, не может быть опорой ни «за», ни «против».
Генерал Николаев — еще одна отставная звезда. Мы все спешим, опережаем сущность, не скупимся на эпитеты, превосходные степени: восходящая звезда, наиболее яркий потомственный офицер, человек чести. Николаеву этих эпитетов досталось довольно. Смотрю на него, слушаю его и чувствую — перестарались, переусердствовали журналисты. Армия — испытание для гражданского человека. Но никак не меньше гражданская укладность — мучительное испытание для человека военного. Николаев без генеральских погон лишился обаятельности и загадки «беловоронного» генерала. На этом гражданском ринге ему придется очень многое еще доказать.
У военного переворота в России нет ни настоящего, ни будущего. Силовые ведомства представляют опору режима, когда они едины. Но это же качество делает их опасными в момент общего разлада с властью. Генерал армии Куликов в этом несогласии с правительством, в состав которого он входил, был наиболее заметен. Президент умело манипулировал генеральским недовольством. Когда настало время оттеснить генерала Лебедя, упрямство Куликова шло в плюс и президент им воспользовался. Куликов пнул в нужный момент Лебедя. Куликов в большей степени армейский генерал, нежели генерал милицейский. И его прежняя должность командующего внутренними войсками отвечала его сути. При нормальном политическом климате с учетом капризности Верховного главнокомандующего он мог бы стать даже министром обороны. Но этого не случилось. И в бытность Ельцина уже никогда не случится. Куликов в сложившихся условиях, скорее, министр теневого оппозиционного кабинета. Такой кабинет могут возглавлять коммунисты, но и не коммунисты тоже. По внутренней сути Куликов из всех генералов более чем кто-либо подходит на роль объединительной фигуры, суммирующей недовольство. Президент это почувствовал. Куликов был отправлен в отставку.
В истории России уже был один прецедент, когда министр внутренних дел стал премьером и реформатором России во времена драматические, когда Россия оказалась на перекрестке исторических дорог: капиталистического прорыва и накопления энергии социального взрыва на другом полюсе. Именно понимание этих несбалансированных процессов сделало главного жандарма России (ленинская стилистика) выдающимся реформатором. Да простит мне генерал Куликов такой экскурс в историю. Генерал армии Куликов — доктор экономических наук. Эта деталь существенна. Его дрейф в океане российской политики был не так очевиден, как кажется на первый взгляд. От идеи национализации крупнейших приватизированных предприятий, а равно и крупнейших коммерческих банков, что для чубайсовского крыла в правительстве сделало Куликова фигурой запредельной, до категорической и немедленной смены экономического курса. Однако спустя год тот же самый Куликов выдвигает идею создания некоего Государственного экономического совета из олигархов и банкиров. Проще говоря, разворачивается по отношению к тем же самым олигархам на 180°. Если к этому добавить, что, будучи вице-премьером, генерал Куликов был настроен и не единожды порывался курировать все силовые ведомства, что вряд ли могло остаться незамеченным для президента… В этом смысле отставка генерала Куликова была спровоцирована стратегией его поведения. Не претендуя на рискованные прозрения, замечу: внутренне генерал армии Куликов готовил себя на должность премьера. Я никогда не был в вице-премьерском кабинете Куликова, но как мне рассказывали его заместители, на самом почитаемом месте там висел портрет Петра Аркадьевича Столыпина. Для России, повторим, проходящей период первичного накопления капитала, что немыслимо без криминализации этого процесса, во много раз органичнее министр внутренних дел, ставший премьером, способный вершить реформаторство в современной России, нежели недолгий глава провинциального банка. Эта историческая параллель является знаковой, как и портрет Столыпина, который висел не в кабинете премьера, а в кабинете министра внутренних дел и вице-премьера российского правительства 1997 года.
КОГДА ЗАКРОЕТСЯ ДВЕРЬ
Камнем преткновения в разрешении назревающих проблем является не ответ на вопрос: что будет со страной после ухода Ельцина? А ответ на вопрос: что будет с Ельциным после ухода Ельцина? Такое смещение сущности хотя и нелепо, но отражает главную реальность нынешней политической жизни. И если внуки не могут представить дедушку вне власти, то что делать детям? В душах смятение, в глазах паника. Только наша варварская суть могла сделать пятистепенное по значению главенствующей причиной всей политической абсурдности нашего времени.
13 августа 1998 года. Четверг.
День начался с паники на бирже. В 11.40 торги на российской бирже были остановлены федеральной комиссией, заморозившей операции по ценным бумагам. Падение цен превысило установленную комиссией границу допустимого снижения курсов акций. Спрос на российские ценные бумаги практически прекратился. Доходность по государственным казначейским обязательствам по отдельным выпускам доходила до 300 %, но даже по столь абсурдно низкой цене покупка ГКО была равна нулю.
Последний раз потрясение такого масштаба для финансовой системы случилось в августе-сентябре 1995 года.
Рухнуло все разом: акции и «Газпрома», и «Связьинвеста», и нефтяных компаний. Рынок начало лихорадить неделей раньше, а если быть точным, с момента смены правительства. Ельцин по поводу теперь уже «черного четверга» намерен сделать заявление. Чубайс отозван из отпуска. Кириенко в роли миниатюрного стоика с гримасой непроясненного волнения. И не поймешь, чего в ней больше: гипнотической паузы, онемения сознания или комсомольского бодрячества. Рассеянная улыбка, нервное потирание рук перед тем, как закрыть своим телом амбразуру. И апофеозная фраза: «Мы переживаем психологический кризис». Премьеру, даже если он технократ, следует знать, что психологический кризис — явление следственное, вытекающее. Ему предшествуют некие разнохарактерные потрясения, и в этом случае психический срыв — финальная стадия заболевания. В нашем случае подмена понятий — не более чем желание оптимизировать настроение, что в свою очередь есть факт житейской неопытности премьера. Психологический кризис намного серьезнее любого другого. Однако толкование этого кризиса молодым премьером нам представляется несколько упрощенным, так как Кириенко под психологическим кризисом понимает прежде всего кризис доверия к федеральной власти, а точнее, кризис управленческий. В то время как психологический кризис — это следствие кризиса нравственного, что и делает его не узковластным, а всеохватным для общества. Это особая тема, и молодой премьер толкует ее усеченно, в собственном преломлении. То, что биржа больше верит Соросу, нежели Кириенко, это понятно. Легендарный биржевой игрок своими прогнозами приговорил уже не одну компанию. Но то что страна больше верит Соросу, чем собственному премьеру, — это из категории крайних опасностей.
Рассуждения президента, какой он хотел бы передать страну своему преемнику, лишнее свидетельство несоответствия предполагаемого образа страны с образом реальным. Все слова
