внимательным взглядом круглых, буравящих вас глаз, порою настораживает. Сначала вы чувствуете неловкость, затем раздражение. При беседах, контактах с ним, при разговорах с глазу на глаз вас не покидает ощущение, что вы не одни в кабинете, а есть еще кто-то. И этот «кто-то», объединившись с реальным Бурбулисом, оказывает на вас давление.
Филатова ельцинское окружение приняло сдержанно. То, что он противник Хасбулатова, еще не отвечало на вопрос: чей он союзник? Филатов был сторонником Бурбулиса. Именно через Филатова Бурбулис осуществлял свои замыслы в хасбулатовском парламенте. Вытеснение Бурбулиса из окружения Ельцина можно считать первой победой Илюшина (помощника президента) и Коржакова, который хотя и ревниво противостоял Илюшину, но в этом случае, скорее всего, объединился с ним. Исторический парадокс. Именно Бурбулис предложил президенту кандидатуру Филатова на пост главы администрации, когда стало ясно, что стратегическому плану вывести Филатова на первую роль в Верховном Совете (а такой план существовал) не суждено воплотиться. Причиной тому стала ожесточенная атака, предпринятая Хасбулатовым на своего первого заместителя. Спикер практически изолировал Филатова от руководства аппаратом Верховного Совета, который в прежние времена ему был подчинен. Именно тогда по совету Бурбулиса президент делает вынужденный шаг и поднимает терпящего бедствие Филатова на свой президентский корабль.
Кстати, главенствующим побуждающим мотивом демарша бывшего спикера по отношению к Филатову были тесные отношения последнего с Геннадием Бурбулисом. Хасбулатов прилюдно выговаривал Филатову: «Что вас связывает с этим порочным человеком? Он причина всех наших бед. Он разрушил, отравил мои отношения с президентом». А затем, потеряв контроль над собой, Хасбулатов скрывался на полукрик: «Я знаю причину вашей дружбы! Вы в сговоре с ним!» Сговора, разумеется, никакого не было. Филатов оставался сторонником президента, и этого было достаточно, чтобы конфликтующий с Ельциным председатель парламента почувствовал в своем первом заместителе скрытого противника.
Любопытно другое. Спустя некоторое время, когда отношения президента с Бурбулисом войдут сначала в затухающую фазу, а затем в фазу разрыва, Ельцин, узнав о встречах Филатова с Бурбулисом, о чем ему постоянно докладывал Коржаков, повторит раздраженно фразу Хасбулатова: «Что вас связывает с этим человеком? Какая необходимость поддерживать с ним отношения?» Вопрос был нелепым. Филатов пробормотал что-то в свое оправдание об их давней дружбе семьями, чем еще больше раздосадовал президента. И тоном, исключающим какие либо разъяснения, Ельцин дал понять, что запрещает Филатову подобные встречи. Тень Бурбулиса стала достаточно эффективным оружием противников Филатова в околопрезидентских кругах. Филатов, превозмогая природную воспитанность, которую окружающие воспринимают, скорее, как стеснительность и нерешительность, попытался объяснить, что он встречается с человеком, который еще вчера считался фигурой № 2 — правой рукой самого президента, его ближайшим соратником, и ему трудно так скоро переключиться на диапазон непримиримого противника по отношению к Бурбулису. Ельцину реакция Филатова не понравилась. Он перевел разговор на другую тему, а затем, словно отстранившись от собеседника, задал традиционный в таких случаях вопрос: «Ну что там у вас еще?!» Это была чисто ельцинская манера завершения беседы, когда президент давал понять, что и разговор, и присутствие собеседника его тяготят. Я помню болезненное, граничащее с отчаянием состояние Филатова, в то время еще новичка в кремлевских коридорах.
«Я все понимаю, но нельзя же так! Он много сделал для Бурбулиса. Гена, конечно, переоценил себя. Но ведь и Бурбулис сделал для него все. Он, можно сказать, просто растворился в этом человеке». Мне кажется, что Филатов, еще не начав по-настоящему работать, находясь в стадии предпостижения своей грядущей роли, увидел собственное будущее.
Не побоимся признаться себе: в предшествии власти люди разнятся. Получив ее, они обретают удивительную похожесть и одинаковость. Уже с первых дней своего пребывания на новом посту Филатов понял всю надстроечность своего должностного бытия. В лабиринте кремлевских коридоров было трудно понять — кто кем руководит? Сферы влияния к этому времени уже устоялись, и заниматься их перераспределением, что, возможно, и следовало сделать, Филатов не рискнул. Как «системник», он лучше других понимал роль аппарата в обслуживании главенствующих идей и уже создал такой аппарат в Верховном Совете России. Но в Кремле на кардинальную реорганизацию Филатов не решился. Он не написал, да и не мог написать, новых правил игры, он принял те, которые существовали до него. Коржаков с первых минут принял Филатова в штыки. Говоря фээсбэшным языком, руководитель президентской администрации сразу оказался «под колпаком».
Спустя некоторое время после своего назначения на должность руководителя ФСБ Сергей Степашин рассказывал мне: «Меня принял Коржаков. Мы обсудили кое-какие проблемы. Было ясно, что Коржаков прощупывает меня. Его интересовал масштаб моей послушности. Нетрудно было понять — сидящий напротив меня человек считает себя главной фигурой в сфере безопасности страны. И сейчас происходит некий ритуал моего посвящения. Еще до того мне уж грозили пальчиком, смотри, мол, чтоб ни-ни… Я многое знал, но ощущение удушливости, которое мне пришлось испытать при этом разговоре, было явственным и противным. Неожиданно Коржаков сказал: «Что вы все ходите к этому Филатову? Какие у вас отношения?» Меня взорвало — да кто он такой, чтобы указывать мне, с кем дружить?!»
Традиционно именно Коржаков противостоял усилению демократов в ельцинском окружении. Пользуясь своей максимальной близостью к президенту, денно и нощно присутствуя рядом, он методично совершал эти дезинформационные впрыскивания. И результаты этого отравления президентского разума были налицо. Их можно было заметить по тому, как менялось отношение президента к целому ряду сверхнеобходимых ему людей: Гавриилу Попову, Юрию Лужкову, Сергею Филатову, тому же Черномырдину, Сергею Шахраю, Анатолию Собчаку, Егору Яковлеву, Николаю Петракову, Юрию Скокову, Геннадию Бурбулису, Анатолию Чубайсу, Егору Гайдару, Владимиру Каданникову… Долгим может быть этот список, очень долгим. Где-то в этом ряду был и я.
По колебанию кривой президентских эмоций можно было определить, как преуспевал в стерилизации информации Александр Коржаков. Более разрушительной силы, совершающей все и вся якобы во благо президента, рядом с президентом в тот период не было. Формально Александр Коржаков числит себя человеком, исповедующим взгляды патриота-государственника. Но объективно философия кадрового сотрудника КГБ, философия подозрительности брала верх над любыми чувствованиями и понятиями. Если Коржаков и его команда что-то не могли понять (а это случалось достаточно часто), это явление или человеческий поступок сразу относились к категории «враждебных». И в основе любых отношений лежали два определяющих импульса: не верить и подозревать. Мы никогда не задаемся мыслью, что, сделав подозрение своей профессией, человек калечит собственную душу. Происходит атрофия чувств. Помните, как превозносились письма Дзержинского к своей жене, наполненные чувством любви и благородства. Но следует помнить и другого Дзержинского, которого называли «Железным Феликсом» — человека вне человеческих чувств, когда жестокость списывается на революционную целесообразность. И легенда о некоем контрполе была просто необходима: «Ленин и дети», «Сталин с Мамлакат на руках». Люди, предрасположенные к высшим проявлениям жестокости, всегда нуждались в сентиментальной маске Гиммлер, слушающий музыку с кошкой на коленях.
Филатов сделал несколько вялых попыток противостоять Коржакову, изменил структуру аппарата, ввел несколько новых лиц, усилил системность в работе с документами, создал аналитическую службу, но большего сделать не смог. Тому много причин — и объективных, и субъективных.
Президентская власть в России — явление новое. И совершенно очевидно, что ее самовызревание будет противоречивым, что подтвердили четыре президентских года и последующие выборы. Допускали ли все мы такое развитие событий, когда придумывали и обосновывали принципы президентской республики в России? И допускали, и понимали. Как понимали и то, что российское президентство станет некой рекой, питаемой тремя историческими потоками: опытом западноевропейского и американского президентства, отечественным опытом диктатурного партийного правления с генсековскими традициями и, наконец, монархическим имперским, царским прошлым России. Иначе говоря, три варианта единовластия. Естественно, раз президентство стало демократической альтернативой тоталитарному режиму, оно как бы перечеркивало, отрицало какую-либо похожесть на большевистское правление. Но отрицать повторение еще не значит исключить его из практики. Новая конституция в разделе норм президентского правления шилась по фигуре, характеру и воззрениям первого президента России Бориса Ельцина, создавала как бы конституционную копию президента. А во-вторых, она писалась под неблагополучные политические
