не утратить своего реформаторского лидерства, не перегореть. Уже было ясно, что правительство Силаева в том виде, в котором оно входило в август 91-го года, лишившись Явлинского, Федорова, Скокова, утратило костяк и не способно конструктивно обновиться по инициативе премьера. А значит, и решить реформаторских задач не может. У Силаева были свои застарелые проблемы, не имеющие ничего общего с реформами. Силаев имел богатый министерский опыт и по модели этого предшествия выстраивал свою сегодняшнюю жизнь. Его жизнь осталась там же, а жизнь за пределами Совета Министров, да и в самом кабинете изменилась. В этом была основа внутриправительственного бунта.
И тут случился август. Гнилое дерево державной власти надломилось, и власть с её атрибутами упала к ногам российских демократов. Ельцин совершил немыслимое, выиграл схватку. Непрофессионализм противостоящих в борьбе был примерно одинаков. Одни не умели проводить переворот, другие не имели навыка противостояния путчу. Импровизировали и те, и эти. Ситуация достаточно неожиданно обнаружила совершенно новую закономерность. Оппоненты демократов практически стали авторами мифа об эре демократического управления в России. Правые сыграли в поддавки и уступили демократам инициативу на центральном игровом поле. Подчеркиваю, центральном — кого назначат, кого снимут, не суть важно. В условиях экономического хаоса либо тот, либо другой ненадолго. Номенклатура была верна главному принципу, что высшая власть — призрак. В своих руках надо держать вечное, наиболее устойчивое, опорной плитой в системе государственного управления всегда и всюду является аппарат. Весь аппарат практически оказался под контролем наиболее консервативных, если не сказать больше, реакционных кругов общества.
Такова была тактика правых. Спустя какое-то время демократы поняли, что не овладели серединными этажами власти, где проживает и вершит свой суд аппарат. А посему их управление возможно считать не более чем номинальным. Однако понимание этого пришло не сразу, а лишь когда начался паралич теперь уже якобы демократической власти. Принимались законы, решения правительства, затем президентские указы, но ничего, катастрофически ничего не работало. Аппарат взял верх над правительством первой волны. И все хитросплетения, которые выстраивал Бурбулис сначала через структуру Госсовета, затем через наместников Президента, ещё позже через цепь комитетов и советов при Президенте, по всем без исключения вопросам, от религии до деторождаемости, цель хотя и благая — создать иной аппаратный мир и вытеснить тот, прошлый, традиционно-консервативный, но результат, по сути, был ничтожен. Не хватало трех составляющих: стабильности, времени и профессионализма. Отсутствие численного превосходства в значимом круге специалистов заставило демократов закрыть глаза на политические симпатии и антипатии и черпать воду из старого кадрового колодца. И чтобы излишне не страдала совесть, что, дескать, власть пользуется услугами тех, кого в предвыборных баталиях предавали анафеме, этот мир получил некое реабилитационное определение — профессионалы.
Здесь требуется небольшое отступление. Социалистический бюрократизм, по сути, явление, выпадающее из привычного ряда, именующего себя цивилизованным чиновничеством. В условиях рабоче- крестьянской среды, черпающей силы в ускоренном заочном образовании, как и в условиях многолетнего, почти монархического сохранения власти в одних руках, был выведен особый тип бюрократа, для которого непрофессионализм выражается в упрощенной формуле — практика общего руководства.
В первичном состоянии это укладывалось в понятие «профессиональный революционер». Так писалось в графе «род занятий». Специалист по народным массам, организатор маевок, стачек, митингов, пикетов, шествий, демонстраций, человек, умеющий провоцировать народ на возмущение. Как принято было считать, необязательно владеть профессией — надо знать жизнь. Этот классовый геноцид и породил самый грандиозный и самый идеологизированный аппарат власти, сделавший некомпетентность профессией. Стало хорошим правилом писать в автобиографиях: в таком-то году был выдвинут на руководящую работу.
Демократы оказались в заколдованном круге: без аппарата нельзя. Опираться на самодеятельные начала возможно было, лишь собирая митинги. Для государственной службы нужны профессионалы.
Так появился непостижимый гибрид. Новой демократической власти и прошлого, противостоящего реформам аппарата, но теперь уже аппарата нынешнего. Публицистический рефрен «Бани» Маяковского «За что боролись?!» стало малоприятной явью. Если обратиться к мировому опыту, то в общем-то ничего страшного. Разве приход республиканцев к власти, скажем, в США, или социал-демократов в Германии, или голлистов во Франции приводит к смене управленческого аппарата? Ни в коем случае, меняются ключевые фигуры, но не более того. Политические симпатии остаются на улице, в пределах избирательных округов. Существует четкое разделение — политики и люди, исполняющие повседневные чиновничьи обязанности. У нас извечное: за белых или за красных?! Все остальное — потом. Демократы унаследовали эту порочную страсть к идеологизации, хотя постоянно открещиваются от нее, ссылаясь на проклятое партаппаратное прошлое. Можно ли назвать подобную политизацию извращением? Нет. Историческая предрасположенность — вот в чем причина. Практически существование полюсных, взаимоисключающих позиций — одни за распределительное, полулагерное, коммунистическое завтра, другие — за частную собственность и возвращение в лоно капиталистической цивилизации. Власть — это всегда торжество того или иного характера собственности. Если вид собственности постоянен, то смена партии у власти не более чем смена оттенков. Вот почему гибрид власти несет в себе перманентность социального взрыва. Больно признавать, но признавать необходимо — у демократической власти нет другого пути, кроме пути драматического.
Глава IV
Разыскивается будущее
В этой книге трудно поставить точку. Жизнь продолжается. Мучительное движение России в сторону реформ продолжается тоже. За время работы над рукописью, а назвать его долгим нельзя — чуть больше двух лет, я вынужден был следовать событиям не столько раздумывая над ними, сколько свидетельствуя о них.
Политическое окружение Президента претерпело определенные изменения. Геннадий Бурбулис оставил ключевые позиции и, достаточно тонко маневрируя, отошел в тень, сохранил свой аппарат, а вместе с ним старался сохранить свою значимость в политической жизни республики, согласившись с трудно прогнозируемой ролью: представлять сторону Президента в Конституционном суде.
Они: и Бурбулис, и Шахрай, и Макаров, и даже Федотов — рассчитывали на громкость процесса, на его скоротечность, на очевидность вины оппонентов. Анализ, предвосхищающий сами события, давал на выходе немалый политический эффект. Однако события расположились в пространстве иначе. Процесс перерос в длительное и вязкое действо. И, как мне кажется, команда Президента к бегу на длинную дистанцию не готовилась. Скамейка запасных у противоположной стороны, отстаивающей позиции КПСС, оказалась намного длиннее. Мы говорим о качестве свидетелей, экспертов. Чисто численно высокоорганизованная структура, какой долгие годы была КПСС, имеет мощную разветвленную сеть во всех сферах, в том числе и в юриспруденции. И даже остаточный потенциал у этой сети неизмеримо больше, чем нарождающийся потенциал демократических структур.
Второй немаловажный вывод. Предполагалось, что процессу будет сопутствовать хотя бы частичное улучшение экономической ситуации, появление первых признаков стабилизации. Увы, этого не случилось. Народ, привыкший жить в страхе, не то чтобы сменил свои симпатии, он просто разуверился в положительности новой власти. При этом неумышленно подменил понятия. Ориентируясь на Президента, как представителя демократических сил, вице-премьера и нескольких министров из числа сторонников Президента, народ всей власти дал толкование как власти демократической, что на самом деле есть глубочайшее заблуждение. Если в 1990 году, когда избирался парламент России, количественное соотношение демократических сил не превышало 1/3 депутатских мандатов, то на сегодня эта пропорция ещё менее утешительна. Отсутствие результатов не прибавляет сторонников. Практически мы имеем повторение ситуации периода начала реформ. Меньшинство власти, включая Президента, борется с подавляющим консервативным большинством. Только теперь не за право говорить о реформах, а за право
