– Чутье! Да я за твое чутье и ломаного гроша не дам. Уймись-ка лучше.
– Не смеши меня.
– Твое чутье… Господи, о чем ты говоришь?!
– Не смеши меня.
– Я видела этого типа минут пять, не больше. Три минуты. Но этого вполне достаточно. Это гораздо больше, чем требовалось. Послушай меня. Тебе женщина говорит: Пол Бреннен – это ложный след. Послушай, я ведь все чувствую. Каждый раз, я повторяю, каждый раз ты имел возможность убедиться, что я была права. Или нет? Каждый раз. Ничего не могу поделать. Я женщина, и я все
– Еще как хочу! Пари с тобой? Еще бы! Ловлю тебя на слове, давай!
Он вдруг ужасно возбудился. Резким движением сорвал с руки часы-браслет и положил на стол.
– Ты не можешь спорить на часы.
– На что хочу, на то и спорю.
– Нет, только не на часы.
– Нет, спорим на часы, черт!
– Ты не можешь.
– Нет, могу. Могу, могу!
– Ты хочешь, чтобы я сказала, почему ты не можешь этого сделать? Ты настаиваешь?
Да, во время совместной работы мы с ним иногда ссоримся. Но я нахожу, что это нормально. Кстати, Натан – далеко не худший. На свете столько сволочей! Придурков, у которых слой мерзости во сто крат крепче железобетона и в сто раз толще трех матрасов, положенных друг на друга. Каждой женщине судьба уготовила однажды напороться на такого, а я их вижу с утра до вечера. И всю их мерзость. Этих козлов, не способных представить, что у меня есть мозги. Гораздо более развитые, чем их собственные, заметим. Даже если у меня толстая задница. Иметь толстую задницу – не худшая вещь на свете. Не то что этот жуткий слой мерзости!
Это я не о Натане. Нет. Он не посмеивается противным сальным смехом, как некоторые другие, не смотрит, как они, высокомерно или с мерзкой презрительной улыбочкой. Он обращается со мной как с равной – при учете наших с ним весьма различных умственных способностей, и на том спасибо. Все это я знаю… Но я столько оплеух уже получала, что стала злая, как раненый зверь. Знаю, знаю, я склонна все преувеличивать. Жизнь такая, пришлось научиться защищаться. Знаю…
Да, так вернемся к нашим баранам. Мне не хотелось бы вступать в борьбу с Полом Бренненом. Я думаю, он мог бы убить меня голыми руками. Да, я так полагаю. Два или три раза я встретилась с ним взглядом, и мне стало страшно. Как я уже говорила, женщины все чувствуют, по крайней мере,
Он не предложил нам сесть. Даже не взглянул на нас, когда мы вошли. Он не торопился. Перед нами был мужчина с матовым цветом лица (ультрафиолет три раза в неделю?), с великолепной серебристой шевелюрой, в светло-сером костюме, с чрезвычайно белыми зубами. Его окружали предметы из ослепительно блестевшей стали и красного дерева. Вдобавок из окна открывался обалденный вид на город, который чудовищных размеров солнце заливало своим горячим светом.
Пол Бреннен уделил нам минуты три, не больше, да и то первая минута прошла в полном молчании, в мертвой, очень и очень тяжелой тишине. Взгляд Бреннена скользил с Натана на меня и обратно. Совершенно очевидно, он задавался вопросом, что такое он должен понять во всей этой истории, что такое от него утаили. Не галлюцинации ли у него. Неужели его заставляют думать, что эти два представителя закона – эти два ничтожных представителя закона – торчат здесь, на его ковре, и намереваются учинить ему допрос. В какой-то миг мне показалось, что он сейчас схватит свою цифровую камеру, чтобы заснять такой момент. А про себя я думала: «Ой-ой-ой!»
Действительно «ой-ой-ой!». В наших с Натаном ушах скоро загрохочет, как в ракетных двигателях, потому что наша дерзость не пройдет нам даром. Мне этого объяснять не нужно! Я так и видела, как светло-голубые глаза Фрэнсиса Фенвика (нашего шефа) станут почти белыми, так и видела, как Фрэнсис Фенвик (наш шеф) сожмет кулак и грохнет им по столу так, что закачаются фотографии его семейства; так и слышала, какие жесткие и оскорбительные, какие язвительные и гневные слова Фрэнсис Фенвик произнесет в наш адрес при встрече – ведь он предупреждал, что мы должны работать при расследовании этого дела в перчатках, со всеми предосторожностями и ни в коем случае не путать Пола Бреннена с простыми смертными. Я все это слышала, как наяву.
Ну да ладно. По крайней мере, мы приобрели кое-какой опыт. Не очень хороший для нашей служебной карьеры, что нет, то нет, но, с другой стороны, с той, которая меня больше интересовала и устраивала, следует признать, что с Натаном мне приходилось переживать и кое-что приятное. Ситуации, скажем так, необычайные. И Натану всегда удавалось выпутаться. Каким-то образом, сам себе не отдавая в том отчета, он приводил меня туда, куда никто другой не смог бы. Иногда я от изумления протирала глаза и говорила себе: «Черт возьми! Это какой-то действительно невероятный тип! Черт!» Я думала, что дело было во мне. Мол, вылезла из такой дыры, что первый встречный мог вскружить мне голову. Вовсе нет, все было совсем не так.
Мы находились в кабинете Пола Бреннена и смотрели ему прямо в глаза. Мы были готовы призвать его к ответу. Великолепно. Великий миг!
Я наблюдала за Натаном, пока он приканчивал свой сэндвич с мечтательным выражением лица. Только что он чертовски оплошал, вообразив, что ему позволено досаждать человеку, управлявшему гигантским мировым кораблем. Однако же, несмотря ни на что, несмотря на гром, который должен был грянуть по нашем возвращении в участок, мысли Натана блуждали где-то далеко-далеко. Так он сидел, вытянув ноги под столом.
Я наблюдала за ним, и у меня было погано на душе. В моей ситуации – я имею в виду, когда женщина выглядит как чокнутая домохозяйка, а не как картинка из журнала мод, – иногда чувствуешь себя погано. Смотришь на мужчину и начинаешь дрожать всем телом при мысли о том, что можешь его потерять, тем более если не видишь каждый день. Ощущаешь такой неприятный озноб, похожий на отдаленное эхо чего- то, что может и убить.
Я резко встала, чтобы положить конец этим мыслям. Мы зашли в химчистку, куда он сдавал вещи, и я, не удержавшись, опять уставилась на него, пока он разговаривал с хозяйкой, старой китаянкой с иссохшими руками; она улыбалась ему широченной улыбкой, а солнце било ей в лицо, теплым дыханием пронизывая листву и ее лавчонку. Я спрашивала себя, сколько я смогу вынести. Хотя мне не в чем упрекнуть Натана… Но не рухну ли я от малейшего потрясения? Ведь в конце концов, его не миновать. А как могла бы я избежать его? Забыли? Я вешу девяносто килограммов с гаком, выгляжу как несчастная дура, бродящая среди отделов супермаркета со всеми его моющими средствами и дешевой косметикой, пригодной лишь для того, чтобы чистить уборные. Я знаю, знаю. Все знаю. Но мы поговорим об этом позже, в день, когда вас распнут на двери. Хотя сейчас мне не в чем упрекнуть Натана…
У меня зазвонил мобильник…
– Да, Рамон?
– Фрэнк весь в крови. Приезжай скорей!
– …
– Ты слышала, что я сказал? Алло!
– Ты где?
– У вас дома. Я боюсь к нему прикоснуться. Что мне делать? Алло! Алло!
– Ничего не делай! Я еду. Алло! Ни к чему не прикасайся, Рамон.
Я сделала несколько глубоких вдохов, затем потянула Натана за рукав, и мы с ним понеслись.
Перелом ребра и двух пальцев на руке. Несколько швов на голове. Нижняя губа рассечена. Все тело в синяках, лицо опухло так, что, пожалуй, скоро вдвое увеличится в размере; но, по мнению врача, который осматривал Фрэнка в отделении неотложной помощи в больнице и мазал его каким-то желтым раствором, ничего серьезного. Короче говоря, Фрэнк то ли с кем-то подрался, то ли его просто избили. Здорово избили.
Когда я вернулась домой, пришлось тотчас же приступить к уборке: надо было вычистить ковер, вымыть пол, потом дверь, лестничную площадку, лестницу и перила, холл… В одиннадцать часов вечера я все еще
