Вот это поцелуй!

отрицая наличие препятствия, устранить его? Разве это получится?

Сказать по правде, я и сам ничего в этом не понимал. Может, и получится, черт его знает… Тут ко мне подсела Паула.

– Ты не согласна, моя красавица? Человек обязательно должен вляпаться в историю, да или нет?

– О чем ты говоришь, Натан?

– Это необходимо, как руки и ноги, понимаешь? Это помогает нам сохранять равновесие, или я ошибаюсь?

Позднее мне позвонил Марк. Я удивился, что они уже вернулись домой.

– Да, мы недавно вернулись.

– Заметь, вы ничего не потеряли. Кроме того разве, что известная тебе особа теперь появляется в свете с банкиром-аргентинцем, вопреки всем ожиданиям, так что я тебе должен десять евро.

– Заткнись! Заткнись! Что ты с ней сделал?

– Марк, я тебя плохо слышу. Говори громче, старина. С кем я что сделал?

– А ты как думаешь, с кем? С Евой, болван! Чего ты ей наплел насчет меня, козел?

– Да ничего такого. Что за дела?

– Заткнись! Ты брякнул ей, что я собираюсь ее бросить. Что она станет старой и безобразной.

– Ах, это…

– Да, это самое! Ну, так теперь приходи утешать ее, немедленно. Она уже битый час ревет в постели, вот что. Приходи, утешай ее, сукин сын! Можно узнать, какая муха тебя укусила?

По утрам небо стремительно озарялось ярким светом. Одно и то же ослепительно, беспощадно синее небо простиралось над Лондоном, Берлином, Парижем и Мадридом, находившимися в одинаковых условиях. С самого утра температура доходила до двадцати шести градусов, а потом стрелой летела вверх, чтобы достичь в самые жаркие часы, когда города словно окутывало белое испепеляющее марево, сорока с лишним.

Я расположился на перекрестке под видом торговца мороженым. Мэри-Джо подметала тротуар. Мы связывались через невидимые микрофончики. На крышах сидели в засадах элитные снайперы, а в фургоне из прачечной расположился целый взвод спецназа, прибывший, чтобы оказать нам поддержку в случае, если ситуация выйдет из-под контроля.

Фургон был припаркован прямо у меня за спиной. С этими ребятами я встречался нечасто, они жили в казармах и слыли тупыми и грубыми скотами, к тому же психопатами. Но я уже какое-то время разговаривал с ними через приоткрытое зарешеченное окошко, к которому некоторые из них прильнули в поисках глотка свежего воздуха, и они показались мне вполне симпатичными.

Они задыхались там, внутри. Фургон стоял на самом солнцепеке. Я тайком передавал им стаканчики с фруктовым мороженым. Мы находились здесь, потому что в расположенном рядом банке произошла неприятная история. Клиентов и служащих взяли в заложники, а это означало, что нам предстоит торчать здесь невесть сколько, потому что нас попросили оставаться на местах.

И вот я беседовал с одним парнем, недавно произведенным в офицеры, который с жадностью поглощал персиковое мороженое. Пот лил с него ручьем, смачивая его редкие тонкие усики.

– Ты только послушай! – сказал я Мэри-Джо, которая подошла ко мне, лениво толкая перед собой мусорный ящик на колесиках и вытирая рукавом пот со лба. – Этот молодой офицер сообщил мне, что они получили предельно ясный приказ в связи с предстоящей демонстрацией. Расправа будет самой жестокой!

– Так точно, мадам, – подал голос из-за решетки парень, с удовольствием рассматривая очередную порцию мороженого. – Могу подтвердить. Мы их в фарш превратим!

– Ты слышала, Мэри-Джо?! В фарш! Так оно и будет.

– Так точно! Мы им покажем, чтоб неповадно было. Уж они получат сюрприз!

– Какой сюрприз? Надеюсь, неприятный? Я ведь тоже из полиции, разве нет?

Мы с ним, кажется, были на одной стороне. Мы подчинялись примерно одному и тому же начальству, оба давали присягу, сажали людей за решетку, у нас был одинаково сумасшедший график работы, нам платили одинаковые гроши, мы подвергали свои жизни опасности ради поддержания порядка, наши жены портили себе кровь, а потом в конце концов бросали нас ради лучшей жизни с личностями без стыда и совести, нас с ним запихивали в фургоны, чтобы мы там поджаривались живьем, или выгоняли на улицу переодетыми под панков, и что же в результате? Я не говорю о братстве, но должно же существовать чувство принадлежности к одному цеху! Разве нам нельзя хотя бы обмениваться информацией с коллегами?

Я позеленел от злости.

– А ты, Мэри-Джо, далеко ты продвинулась в своем расследовании? Черт возьми, я и из тебя тоже должен сведения вытягивать клещами?

Мы вернулись, чтобы переодеться. Я прыгал на одной ноге, с трудом натягивая брюки, потому что был еще слишком взвинчен. Восемь вечера. Мы провели четырнадцать часов на дежурстве перед банком, и за весь день у нас в желудке не было ничего, кроме фруктового мороженого. Захват заложников завершился жутким кровопролитием, и мы в очередной раз доказали, что бессильны, не способны помочь вдовам и сиротам – поверьте, сердце самого закоренелого полицейского в момент смягчается, когда затрагивается эта тема. Когда выносили тела погибших, толпа нас освистала.

Зажатые между двумя рядами металлических шкафчиков, при тусклом свете лампочки, дворничиха и продавец мороженого, обливавшиеся едким потом, падавшие с ног от усталости, пережевывали события дня.

– Ты уже столько времени мотаешься по кампусу, – сказал я, отыскивая в своем шкафчике расческу, – и что это тебе дало?

Мэри-Джо мазала подмышки розовым полупрозрачным карандашиком-дезодорантом. Это было что-то новенькое. После долгих часов, проведенных на солнцепеке, бедняжка спала с лица. Губы у нее были плотно сжаты. Волосы торчали во все стороны. Бретельки лифчика врезались в плечи, а резинка трусов прямо впивалась в кожу.

– Дело продвигается так, как ты планировала? – спросил я уже мягче.

Хоть я и был твердо уверен, что она зря старается и ее расследование ничего не даст, это не мешало мне ее жалеть; Рита говорила мне, что Мэри-Джо относится к этой работе очень серьезно.

– Я опросила уже человек двенадцать, – вздохнула она. – Продолжаю идти по его следам.

– Вот скотина! Он тебя доведет!

– О да! Кому ты это говоришь…

В довершение всех бед о розысках Мэри-Джо пронюхали. Вчера над ее рабочим столом кто-то повесил гирлянду из презервативов и открытый тюбик вазелина, который вытекал на бумаги; все это болталось на ленте с надписью «Офицер по связям с геями и лесбиянками», и теперь все хихикали у нее за спиной. Два парня из отдела нравов уже получили от нее за это по морде, а мне даже пришлось вмешаться и оттащить ее, когда она чуть не измутузила одного делегата от союза крайне правых «Доблесть и Честь», пользовавшегося большим влиянием в полиции. Да, Мэри-Джо – она такая. Болид, который остановить невозможно. Она скорее подвергнется самым унизительным испытаниям, чем свернет с дороги, которую выбрала. Она давала нам всем превосходный урок самоотверженности, я так думаю. Черт бы ее побрал.

У нее в шкафчике оказалось немного печенья с изюмом и орехами, она их щедро разделила со мной.

– Я буду работать до тех пор, пока не порвется нить. Пока она ведет меня от одного свидетеля к другому. Я знаю, что она приведет меня к цели. Когда я смотрю на физиономию Фрэнка, то понимаю: я на верном пути. И он знает, что я продвигаюсь вперед. Я подождал, пока она оденется и зашнурует ботинки. Кровь прилила к ее лицу.

– Ох, этот усатый идиот, – задумчиво процедил я. – Просто в себя прийти не могу!

Выходя из комиссариата, Мэри-Джо завела речь о том, что у нее дома осталось полно телячьего жаркого. Но я настоял на том, чтобы сначала заскочить к Вольфу. По дороге мы остановились, чтобы выпить