касатик?
– Да я это так… Слегка преувеличил. Плакальщики со мной приехали, человек триста. Государю в ноги кинуться хотят, просить о защите и милости. Думаю: прогневается Иоанн, когда их увидит, или нет? На дыбу, наверное, не повесят. Но вот из столицы прогнать – могут.
– Нечто так триста и придет? – перекрестилась попрошайка. – А кто их поведет? Отец Игнатий? Монах Димитрий?
– Какой отец, какой монах? Из-под Мурома просители, татары их обижают.
– Как же, отец родной? Как люди православные к царю идут? С молебном искренним, с образами, с хоругвями. С крестоцелованием и священниками впереди. Иначе какой же ход? Без батюшки не ход, без него толпа гулящая получается.
– Иконы… Молитва… Поклоны… На колени еще встать, креститься, мостовую целовать с плачем… – моментально оценил идею Зверев. – Бабка, быть тебе купчихой, коли раньше не повесят! Ну-ка, соображай быстро, где мне хоругви и иконы еще сегодня купить? И батюшку, батюшку… В общем, к утру найти сможешь? Дело ведь благое. Об избавлении от напасти татарской.
– До завтра, милый? – задумалась нищенка. – Куда же ты так торопишься?
– Все эти несчастные у меня на содержании сидят. И питаются, считай, чистым золотом.
– Да ты что?!
– Два талера в день, – пояснил Зверев, прикусил губу, несколько мгновений поколебался, но все же рискнул: – Один твой, коли до сумерек все найти сможешь. Так тебе понятно?
– За талер образа, хоругви…
– Нет, за все плачу я. А талер тебе сверху, за хлопоты. Может, дом наконец нормальный поставишь вместо хибары этой грязной. Согласна?
– Гордея из Новодевичьего подговорить можно, – задумчиво прикинула попрошайка. – Коли о бедах людских плакать, он и даром согласится. Такой жалостливый…
– О бедах, о бедах. Иконы и хоругви где взять?
– Новые заказывать долго. Коли старыми не побрезгуешь, то там же, в Новодевичьем, испросить можно. Но за то уж серебро спросят.
– Серебро – не золото, – махнул рукой Андрей. – Давай, показывай дорогу.
– Иду, касатик, иду. А свечи тебе надобны? Тоже хороши, коли алтынные да из белого воска…
Что хорошо было с попрошайкой – не нужно проситься к настоятелям и епископам, кланяться, разговоры долгие разговаривать, службы выстаивать, подношения делать, вклады в монастырскую казну. Ксеня, божий человек, шла сразу к ключникам, монахам, служкам – и открывались за совершенно жалкую плату кладовые древнего монастыря, крестились и благословляли князя священники и монахи. Ради благого дела обещали прийти, поддержать. Молитвою поддержать – но что еще крестному ходу надобно? Как раз молитву, чтобы хорошо поставленным голосом читали. Худощавый и чернобородый монах со странным для христианина языческим именем Гордей, который довольно долго шептался с попрошайкой, неожиданно распрямившейся и развернувшей плечи, даже вызвался поехать на постоялый двор и поддержать там страждущих. А заодно, как понял Зверев, объяснить деревенщинам, как себя вести и что делать. После этого ему пришлось бы ночевать с новой паствой, а потому Андрей выдал ему полтинник – на светелку и ужин.
Хлопоты длились долго, и когда две телеги выехали за ворота Новодевичьего монастыря – Зверев понял, что добраться до подворья Шаховских сводня сегодня уже не успеет.
– Ладно, завтра вместе сходим, будет Людмиле сюрприз, – решил Андрей. – Сегодня с черемухой попарюсь, рубаху с вечера мятой переложу. Пахнуть будет лучше, чем от французского одеколона. Как крестный ход окончится – сразу к ней. Глядишь, и не рассердится.
Завезя нужное добро на постоялый двор, князь уже в темноте вернулся к Кошкину, скинул запыленную одежду, достал из сундука чистую, вышитую по вороту и подолу катурлином, косоворотку, бодро слетел по лестнице обратно вниз, через засыпанный соломой морозный двор перебежал в баню.
Сразу за дверью в лицо ударило жаром – за день небольшой домик протопился на совесть. Зверев оставил одежду – и чистую, и грязную – на скамье предбанника, нырнул в едко пахнущую кислым угаром парилку.
– Никак ты, Андрей Васильевич? – сонно зевнул с верхнего полка хозяин. – Дошел-таки? А мне холопы сказывают: вернулся да вернулся. Ан тебя нет и нет. Я в баню и пошел, раз уж протопленная. Ты, Андрей Васильевич, сделай милость, плесни еще пивком на камни. Да. И мне, коли не в тягость, ковшик подай… Ага, благодарствую. Вон и рыбка красная. Ну у стенки… Не видать в пару… Ой… – Боярин опять громко и сладко зевнул: – А ты чего без Пахома возвернулся? Неужто уложил где-то дядьку?
– Едет еще. У него пять возков с добычей, медленно тащится. Вот я вперед и умчался.
– С добычей? Откуда? Войны, помнится, у нас ныне ни с кем нету.
– На Суре татары балуют. Мы с Пахомом на одну шайку наскочили. Ну, само собой, порубили нехристей. Вот добра немного и взяли.
– Пять возков – это немного? – свесился с верхнего полка хозяин дома. – Ну ты, друже, совсем зазнался!
– Да там всего две юрты. Просто места много занимают. Ну и мелочь всякая. Сабли, упряжь, броня кое- какая, халаты, щиты…
– Две юрты?! – Похоже, у Кошкина окончательно пропал сон.
– Да. У нас с отцом, знаешь, нету. А я ныне князь. Вот и думаю: может, в походы с собой одну брать? Князья, поди, с палатками, шатрами ходят. Иные, сам видел, и с юртами.
– Две юрты? – Боярин слез из-под потолка, зачерпнул ковш холодного пива, торопливо выпил. – Сколько же их было? Полусотня? Сотня? А ты вдвоем с Пахомом? Ты того, друже, ты это дело бросай. Нормальный сын боярский с двумя, с тремя – ну ладно, с пятью ворогами один рубится и за победу великую считает. Ты же то с полком польским один полдня бьешься, то с полусотней татар… Сколько их было? Признавайся!
– Да кто же их считал, Иван Юрьевич? Сколько полегло, столько снегом и занесло.
– А лошадей взятых ты тоже не считал? – ласково поинтересовался боярин. – А ну перекрестись.
– Пятьдесят три… – потупил взгляд Зверев.
– Вот оно! На грабеж с заводными не ходят, полон гнать скорость большая не нужна. Значит, полусотня… А вас – двое? Перекрестись!
– Ну один я к ним на стоянку сходил, – вздохнул Андрей.
– Да что ж ты будешь делать! – всплеснул руками дьяк. – Один полусотню порубал! Ты бы хоть холопов с собой водил. Было бы вас два десятка, ужо никто бы не удивился. А ты все един да един. И так слухи о колдовстве твоем по Москве множатся. Только государь Макария успокоил, поручился, к обедне сводить обещал, к причастию доставить, – а ты опять чудишь! Смотри у меня, Андрей Васильевич, смотри! Не хочешь беды себе нажить – так чтобы до весны про тебя вообще слышно не было. Ни слуху, ни духу! Там, может, и забудется. Понял, княже? В собор Вознесенский к причастию сходи: с Пахомом, с дворней, какую соберешь. Причастишься – и затаись до первых гроз!
– Господи помилуй, господи помилуй, господи поми-и-и-илуй на-а-ас! – широко окрест, над постоялым двором и кожевенной слободой, разнесся звучный всепроникающий бас, и монах Гордей взмахнул слабо чадящим кадилом. – Да воскреснет Бог, и расточатся врази-и Его, и да бежат от лика Его ненави-и-идящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да поги-и-ибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным зна-ме-ением, и в веселии глаголющих: ра-а-а-адуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Госпо-о-о-одень, прогоняющий бесы си-и-илою на тебе распя-таго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сше-е-ед-шаго и поправшаго силу диаволю, и дарова-авшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание вся-а-а-акаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кре-е-есте Господень! Помогай ми со Святою Госпо-жею Девою Богородицею и со всеми святыми во ве-е-еки…
Первыми из ворот вышли трое монахов, за ними – шестеро привезенных с порубежья мужиков, что несли три иконы с позолоченными окладами и две хоругви с вышитыми на темно-бордовой парче золотыми ликами. Может – Христа, может – каких-то святых; Андрей уточнить забыл. В первых рядах жалобщиков затесались еще трое батюшек, в рясах и черных четырехугольных шапочках. Дальше шагала толпа
