мог быть уверен, что никто из крестьян не получит «подорожных» два или три раза. Впрочем, его благодарили куда более искренне, нежели это делал он: ведь князь показал простым смертным самого царя!!! Пред этой благодатью меркли все перенесенные муки!
Триста смердов, по минуте на каждого – пять часов, половина дня. Когда последний оказался на улице, у Зверева совершенно окоченели ноги, затекла спина и потеряли чувствительность пальцы. Спасти их можно было двумя путями: на совесть пропариться или хорошенько напиться. Князь выбрал второй вариант – ему хотелось избавиться не только от холода в теле, но и от мыслей в голове. Трехкилограммовая белорыбица, четверть хлебного вина – и это желание удовлетворилось в полной мере.
Проснулся Андрей от женского голоса – ему почудилось, что приехала Людмила. Он вскочил, лихорадочно оделся, выскочил во двор – однако там бродила совершенно незнакомая купчиха, громко обсуждая с товаркой, как лучше готовить баранину. Уж не одну тысячу лет люди эту покорную скотину кушают – а все с рецептом определиться не могут!
Наваждение пропало – а вот мысли о княгине Шаховской остались. Людмила, Людмила… Что же он в первую очередь к ней не побежал, почему от толпы так торопился избавиться? Не разорился бы он от лишних двух золотых, пусть бы еще денек-другой здесь посидели. Как теперь с ней встретиться? В Москву ему хода нет. Ее сюда вызвать? Но как, чтобы подозрений у холопов, теток и девок дворовых не вызвать? Чуть что не так сделаешь – обязательно мужу заложат. Может, кто из слуг и предан хозяйке больше, чем хозяину – да как угадать, который? Эх, и сводня запропала. Догадается на постоялый двор заглянуть или нет?
Князь вернулся в дом, позавтракал, велел оседлать коня и отправился кататься. Так, без всякой цели – не все же в четырех стенах сидеть? Не так и часто он в последнее время жалел, что нет в домах ни телевизоров, ни компьютеров – но сейчас был как раз такой момент. Андрей мчался по улицам, а голова его, словно намагниченная, то и дело поворачивалась к Москве. Не потому, что запретный плод сладок. Просто за этими неприступными стенами оставалась она. Любимая – и недоступная. Может, и хорошо, что он не успел подать о себе весточку? Будет думать, что он все еще в отъезде. Как найдется способ встретиться – тогда и узнает.
Стены оборвались, а вместе с ними – и улица, широким кольцом опоясывающая столицу. Андрей съехал на лед реки, натянул поводья, глядя в сторону Кремля. Там, под красными кирпичными стенами, крытыми тесовым навесом, шла драка. То есть, конечно, не драка, а кулачный бой. В этом развлечении Зверев никогда не участвовал. Он слишком любил играть сталью – бердышом, саблей, рогатиной, кистенем или ножами, – с удовольствием стрелял из лука. Вот и не оставалось на тренировках времени для махания пустыми конечностями. Да и какая польза в бою от кулака? Однако большинство обитателей Руси думали иначе и во время зимнего безделья с удовольствием приходили помахать кулаками. Дрались стенка на стенку и парами, ради развлечения и «на интерес». Ставки иногда до нескольких гривен доходили – так что было ради чего выложиться. Хорошие бойцы ездили из города в город, устраивая настоящие турниры. Билетов зрителям никто не продавал – а то бы настоящие олимпиады получались. Но без денег, разумеется, не обходилось. Хорошие кулачники дрались только на «интерес». Заключали пари, выкладывали ставку – и вперед, кому улыбнется спортивная слава. Лучшие бойцы, сказывали, из Тулы происходили. Татары тоже, кстати, на кулаках подраться были не прочь. Чаще касимовские, но из Казани тоже по Руси ездили. В Москву, в ту же Тулу, Смоленск, Чернигов, в Луках Великих как-то появились. Рассказчики неизменно уверяли, что татар завсегда били, но Зверев молча сомневался. Кабы всегда били – разве они бы ездили?
– Съездить, что ли, душу отвести? В лоб кому-нибудь хорошенько заехать – все легче будет. А сам схлопочешь – тоже отвлечешься. Река – это ведь не город, правда?
Несколько минут князь Сакульский крутился на месте, горяча коня, но все же решил лишний раз гусей не дразнить – повернул назад и по собственным следам во весь опор помчался обратно. Влетев в ворота, бросил поводья дворовому служке – мальчишке в толстом, грубо вязаном свитере с длинными, закрученными на запястьях рукавами, – быстрым шагом направился к крыльцу, но перед ступенями невольно замедлил шаг. Здесь, у коновязи, под дорогой попоной стоял, крутя головой, великолепный жеребец: ладно сложенный, черный, как деготь, высокий – по плечи Андрею в холке, с тонкими ногами и подтянутым животом. Видать, не на соломе вырос, на овсе и траве душистой. Над копытами меховой кисточкой росла длинная шерсть, почти скрывая коричневые костяшки, глаза были большущие, круглые, черные.
– Какой красавчик! Настоящий туркестанец. Сразу видно, с любовью выпестован. Чей он?
– Так ведь твой, княже.
– Как мой? – рассмеялся князь. – Был бы мой, я бы знал.
– Дык, татары часа два тому заезжали. Оставили. Сказали, тебе, княже, подарок.
– Татары?! Мне?! – Зверев хмыкнул и быстро пошел вверх по ступеням.
– Князю Сакульскому, сказывали, в подарок привели.
Андрей замер с поднятой ногой. Татары – и привели ему в подарок жеребца стоимостью в две хорошие деревни вместе с людьми? Вот уж бред так бред. Или хотят чего-то?
Первым порывом было – отослать вражеский подарок обратно. Но он не знал, кому и куда. А потом верх взяло любопытство: чего еще могут хотеть от него казанцы, кроме как отрубленной головы?
– И где эти добрые люди?
– Знамо, в трапезной отогреваются. Не травень, чай, на улице. Тут долго не настоишься.
– Ты вот что… Уведи красавца в конюшню. Нечего ему тут под снегом мокнуть. Овса задай, воды… Ну сам знаешь.
– Аргамак.
– Чего?
– Татары сказывали, Аргамаком его кличут.
– Понятно. – Князь скользнул по жеребцу хозяйским взглядом и вошел в дом.
Трапезная не была запружена людом, и трое казанцев в крытых атласом и парчой, стеганых халатах, в дорогих, украшенных самоцветами чалмах выделялись на фоне ремесленников, как павлины в курятниках. Одевались, сразу видно, как на праздник. Интересно, какой?
Андрей погладил ладонью рукоять сабли, спокойным шагом приблизился к их столу. Татары вскочили, низко склонили головы:
– Здрав будь, князь Андрей Васильевич. Долгие тебе лета. Радостей тебе многих и детей поболее, – почти одновременно заговорили гости.
– И вам того же желаю, добрые люди, – замер над столом Зверев. – Чем обязан вашему вниманию?
– Мочи нашей нет, князь! От всего народа татарского тебе кланяемся: не отступись, делай дело свое Божие, не смиряйся! Нету мочи. Что ни хан, токмо подарки со всех берет, жен и дочерей забирает силой, от веры дедовской отрекаться требует. А кто не согласен, тех грабит, а иных и до смерти убивает. Тягло берут невмочно, а коли и уплатишь, все едино друга да родичи ханские приходят и забирают, чего нравится. Мулл наших не признают, все из империи возят, да в мечети ставят, людей не спрошая. А и те зикр требуют не по воле, а по своему мнению, а не дашь, опять же хану жалятся, а тот…
– Любезнейшие, – молитвенно сложил руки на груди Зверев. – Так я ничего не пойму. Вы по одному говорить можете? И хорошо бы, по порядку. Вы кто?
– Татары мы, княже. Кряшены. Община наша здесь лошадьми, коврами торгует, шорным товаром, седлами, иным добром, что из дома возим.
– Так. Это я понял. А на какого хана вы жалуетесь?
– А что ни хан, все одно творит! – горячо разрубил воздух татарин в атласном халате. – Иных ногайцы сажают – те буянят безмерно, веру отцовскую от нас отнять норовят, грабят, да сказывают, будто все беды у нас от русских приходят, а потому воевать с Москвой надобно, за обиды прежние мстить. А коли скидываем ставленников османских, хана от государя московского принимаем – так все едино нет совести ни у кого. Про войну с Русью они, может статься, и не сказывают, а дело все то же, что и османы, творят. Порта, дескать, далеко, Москва рядом. Посему надо больше к Порте льнуть, ее слушаться. Она золото шлет, да забрать Казань не может, далеко больно. Вот и не боятся султана. Его руку держат.
– Плохо все будет, князь. Что ни хан, все Московию ругает, грабить ее молодых татар науськивает. А назад все больше мертвых, а не богатых нукеров друзья привозят. Вот и недовольны иные, зло на вас
