– В скит на Валааме. По льду с рассветом уехали. И дворня многая с ней подалась.
– Подожди, а как же это… Там… душегрейка, цветы… – От неожиданного известия все в голове князя перемешалось. – Там, на сундуке… Прощалась, что ли?
– Не ведаю, – развел руками Пахом. – Собирались, видел, в сани грузились. Ты теперь здесь, за хозяйство не страшно. Приказчика надобно искать толкового. Без него никак.
– Подожди, – замахал руками Зверев. – Не понимаю все равно: какой монастырь, какой приказчик?
– Все, Андрей Васильевич, – вздохнул холоп. – Будешь ты теперь возвертаться в холодный дом. Ждать тебя больше некому, бояться за тебя – тоже. Зайдешь – а там пусто. Токмо домовой да эхо.
– Пусто… – повторил князь, и до него наконец начало доходить, что именно изменилось в его жизни.
Полина ушла в монастырь. Больше он ее уже никогда не увидит. Совсем. Не нужно никого ругать, никого бить, никого пороть. Она ушла сама. Больше ее не будет. Как умерла. Навсегда.
Он прошел по расчищенному от снега двору, остановился на краю склона. Заводь, скованная льдом, спала, спал зачем-то привязанный к причалу ушкуй. Тот самый, на котором вез их сюда, молодых, только повенчанных, князь Друцкий. Они тогда вообще ни разу из каюты не вышли. А Полине так понравилось, что она никуда не захотела уходить, пожелала жить на ушкуе. Маленький носик, голубые глаза. И по ночам от нее всегда пахло черемухой…
Андрей тряхнул головой, отвернулся: все, больше он ее уже не увидит. Никогда.
– Пахом, хоть кто-нибудь тут остался? Завтрак у нас будет?
– В трапезной накрыто. Княгиня велела приготовить.
Зверев кивнул, вернулся в дом, прошел в спальню. Скинул душегрейку, надел теплую, подбитую горностаем ферязь с рукавами, опоясался саблей. Остановился перед букетом. Бессмертники. Их менять не нужно. Они могут стоять тут вечно. Интересно, расставаясь с ним сегодня, она пыталась провести над его лицом ладонью? Поцеловать на прощание? Ведь они расставались навсегда.
– Даже не разбудила. Ни слова, ни намека.
Он спустился в гулкую трапезную, сел на кресло, откинул сложенное вдвое одеяло. Под ним, зажатая между двумя блюдами, лежала румяная, еще горячая курица. Точно такая…
– Черт!
Нет, это было не так. Все началось не с ножки. Андрей хотел невесту угостить, но сообразил, что руки тогда будут жирные, повернулся к Полине, схватил вуаль, под которой ее прятали до самого конца, и решительно сорвал. Девушка пискнула, закрыла лицо руками. А когда Зверев, взяв за запястья, развел их в стороны – опустила голову. Ему пришлось силой поднять ее подбородок, и только тогда он впервые увидел ее острый подбородок, пухлые и румяные, как наливные яблоки, щеки, крохотный носик, глаза, подведенные углем брови, темные, почти черные, волосы. Тогда он увидел ее в первый раз, а вчера – в последний. Тогда он прикоснулся к ней впервые. Последний же раз…
– Какая сволочь принесла сюда эту… – Он швырнул курицу в дверь, и та отворилась. Видно, Полина не подумала, что створка должна быть тяжелой и прочной. И напрасно сделала эту трапезную такой большой. И зря делала комнаты для детей.
Двери, стены, половицы, комнаты, постели, сундуки, пологи, столы, коврики – здесь все прошло через ее мысли, через ее желания, через ее руки. Этот дом походил на западню: куда ни посмотри, сразу вспоминаешь про нее. Окна, ручки дверей, скамьи, его кресло. Его удобное мягкое кресло. Но ее здесь больше уже не будет. Никогда. И это хорошо. Все закончено. Навсегда.
– Проклятие!
Князь быстрым шагом вышел из трапезной, выскочил на улицу, снова отер лицо снегом. Напротив, через залив, стоял мельничное колесо… Которое тоже строила она. По его идее, по его мыслям. Полина всегда понимала его мысли и желания. И старалась их воплотить. Даже сегодня: он хотел, чтобы она ушла в монастырь – и она ушла.
Навсегда.
Возле ушкуя две вороны уселись на печь. Ту самую, что княгиня соорудила на причале. Чтобы жить в их общей каюте, а готовить на берегу.
– Черт! – Андрей отвернулся. – Пахом, ты чего чудишь? Зачем коня оседлал? Тебе приказывали? Почто своевольничаешь?!
– Мало ли? – пожал плечами дядька. Князь прошел мимо, поднялся на крыльцо. Балясины резные…
Зачем она так старалась? Для кого? Для него, для себя, для детей? Красивые, конечно. Но ведь она их больше не увидит. И они ее не увидят. И он ее больше не увидит.
Никогда.
– Да будьте вы все прокляты!
Князь подскочил к Аргамаку, отпихнул холопа в сторону и взметнулся в седло. Тут же дал шпоры – лихой жеребец сорвался с места, птицей слетел вниз, на лед заводи, понесся вниз по Вьюну, раскидывая нетронутый снег, и через считанные минуты вырвался на бескрайний ладожский простор. Андрей принял чуть вправо, продолжая мчаться галопом, во весь опор. Валаам лежал от его удела чуть севернее, и промахнуться он никак не мог. Действительно, через полчаса Зверев встретил санный след, повернул по нему, а еще через полчаса различил впереди несколько темных точек.
– Давай, давай, мальчик, не подведи. Давай!
Широкие розвальни тащились по льду со скоростью черепахи, а потому всего за четверть часа князь легко обогнал всю кавалькаду и спрыгнул на лед возле первых саней, рванул вместо замотанной в платки бабы обледеневшие вожжи:
– Стой! Стой, приехали!
Он перебрался на сани, отдернул медвежий полог, раскрыл высокий ворот бобровой шубы.
– Ты куда собралась, Полина? Зачем? Не нужно.
– Я больше не твоя. – Глаза ее были красные, маленький носик распух. – Я ухожу. В монастырь. Матрена, поезжай!
– Нет. Не пущу! Ты моя жена Я тебя не отпускаю.
– Не имеешь права. Против Божьей воли твоей нет. Поезжай!
– Стой! Нет. Не вздумай. Ты моя жена, моя княгиня. Ты княгиня Сакульская! Ты должна.
– А я не хочу! – неожиданно закричала тонким голосом женщина. – Не хочу быть княгиней! Я любимой быть хочу! Хочу ласки! Хочу желанной быть! Хочу, чтобы ко мне бежали, ко мне скакали, меня желали, ждали, любили, искали, хочу, хочу, хочу… – Она закрыла лицо ладонями, плечи задрожали. – Я… Я… Ты меня не любишь. Не буду без этого. Не буду. Матрена, езжай!
– Не смей! – Князь повернулся, поймал возничую за шиворот и стряхнул с облучка.
– Поехали!
– Стой! Стой, Полина. Я… – Он взял ее руки и отвел от лица, как сделал это когда-то в день свадьбы. – Я не могу без тебя, Полина. Не могу. Не получается. Не уходи от меня, пожалуйста. С тобой – не знаю. Но без тебя… Как сердца кусочек из груди вынули. Не хватает. Не бьется сердце. Никак.
Он поднял голову, обвел шальным взглядом столпившуюся вокруг дворню:
– Что вам тут надо?! Чего вылупились?! Вот отсюда! Все вон! Убирайтесь! – И снова наклонился к жене. – Останься со мной. Не знаю, как сказать… Нет, знаю. Знаю. Я люблю тебя, Полина. Люблю. Ты моя. Не отдам тебя ни Богу, ни дьяволу. Никогда. Моя и только моя.
Он крепко обнял утонувшую в шубе женщину, начал целовать ее лобик, ее глаза, брови, на этот раз, к счастью, ничем не подведенные, ее соленый нос.
– Ты… – всхлипнула она. – Ты ко мне… Ты меня…
– Только тебя, моя хорошая. Душа моя. Я без души жить смогу, а без тебя нет.
– По… По-настоящему…
– Полина… – Он расстегнул на шубе крючки и теперь мог целовать уже ее подбородок, шею. – Господи, как я по тебе соскучился!
– Любимый мой, – наконец ответила женщина и запустила обе руки ему в волосы. – Не отпущу. Никогда не отпущу.
– Совсем? – Он попытался выпрямиться, но княгиня и вправду повисла на нем всем весом. Он чуть
