жгут – значит ногайцы сунулись на улицу. И очень может быть, именно для того, чтобы взять передовой русский отряд в оборот. Осадная башня – это хорошо. Да только полагаться на нее особо не стоило. По одному залпу в час – коли припрет, такой «пулемет» надежного прикрытия не обеспечит.
– Ребята, закрепляйтесь! – крикнул в соседнюю горницу Зверев. – Пищали зарядите, пока жареный петух не клюнул, за двором следите. Одну калитку вы без труда жребием запрете, коли не проспите. Я за подмогой пошел!
Князь Сакульский перебрался через пробоину в соседний дом, выпрыгнул во двор, пробежал вдоль забора, кувыркнулся в окно первого захваченного здания и выбрался уже почти у самых ворот. Боярские дети и стрельцы расположились здесь уже совсем без опаски, по стене прогуливались русские ратники, над воротами развевался алый стяг1.
– За мной пошли, – с облегчением скомандовал стрельцам Зверев. – Левую сторону мы уже зачистили, теперь пора правую от османского прикрытия освобождать.
– Прости, княже, – низко, в пояс, поклонились ему несколько воинов, – воевода Михайло Воротынский тебя искал и повелел никаких указов от тебя не слушать, ан к нему немедля отсылать.
– Вот, черт! – сплюнул Зверев. – И где этот битый на голову стратег шляется?
– Вдоль стены пошел, Андрей Васильевич. Там, сказывали, тебя пос…
Князь Сакульский, не дослушав, побежал вдоль крепостного вала и возле лестницы заметил «чалму» своего друга.
– Михал Иванович! Где же ты ходишь, воевода?! Мы уже половину города прошли! Дай мне десять сотен, и через два часа я зачищу улицу до самой баррикады!
– Вот ты где, Андрей Васильевич, – повернулся на голос Воротынский. – Все, княже, уводи людей. Закончили мы воевать на сегодня.
– Как закончили?! – опешил Зверев. – Только ведь вперед пошли! К сумеркам у кремля будем стоять!
– Не будешь, князь, – отрезал воевода. – Не удержать всю Казань силой одного полка. Ни твоего, ни даже моего. Всей ратью давить надобно, всеми силами – от муромцев, казанцев и татар до новгородцев, черемисов и мордвы. Большого полка мало.
– Так вперед, княже! Развернемся, нажмем – и наш город будет. Ворота открыты, враг бежит. Чего еще надобно?
– Государь сказал, без молебна и причастия общего такое дело зачинать нельзя. Отвести приказал служилых людей из города, общего штурма без его изволения и общей божьей молитвы не начинать!
– Да ты что, с ума сошел, Воротынский?! – сорвался на откровенное хамство Андрей. – У меня там люди впереди! У меня стрельцы кровью за каждый шаг заплатили! Их что, бросить?! Мы же потом те же метры, те же сажени второй раз жизнями оплачивать будем! Какая на хрен молитва?! Давить татар надобно, пока османское золото из ногайцев обратно горлом не попрет!
– Ты чем меня коришь, щенок?! – закричал в ответ воевода. – Я сам час назад у царя в ногах валялся, я на коленях перед юнцом стоял, умоляя штурм общий объявить, полки Левой и Правой руки к воротам двинуть! Я сапоги ему целовал! Не желает государь штурма без молебна! Ты понял, князь? Не будет тебе никакой подмоги! Уходи прочь из Казани!
– Мы же победу отдаем, воевода! – Если бы дорогу не заступили бояре, Андрей схватил бы раненого князя за ворот. – У нас же люди вперед идут, и ногайцы к защите не готовы! Дай мне десять сотен, и я до темноты выбью ногайцев в болото к чертовой матери!
– Тут не десять, тут сто сотен надобно! – отвечал, мелькая между одетыми в шеломы головами, Воротынский. – И никто их тебе не даст! Убирайся к лихоманкам из Казани! Ненадобен ты в городе никому!
– Скотина! Упырь! Кровью людской умываешься? Сколько раз хочешь кровью стены здешние омыть? Одного мало?!
– А кто мне тут про вольницу вещал, малолетка?! Так вот нет у нас вольницы! Пошел вон из Казани! Такой тебе от государя приказ! Такова его божья воля, равная и для смерда, червя земного, и для тебя, бахвал мелкий! Ибо ты – это червь и есть! Уходи отсюда вон, не то через час я велю запереть ворота и верну всех людей в лагерь!
– Урод стукнутый! – выдохнул Андрей, открыл рот и тут же закрыл. Если Воротынский не обманывал, уже через час удирать будет некому: его стрельцы окажутся в «мешке». Между тем воевода не был человеком, нарушающим свои обещания.
Зверев развернулся и побежал назад, через пустырь, к захваченным домам.
– Берите все, что можете, уходим! – торопливо предупредил он стрельцов. – Все сгребайте, все. Отступаем. Таков, блин горелый, государев указ. Отступаем. Давайте, где там ваши свечи? Зажигайте дома! Я хочу видеть, как они загорятся, прежде чем мы выйдем из них наружу.
Князь Сакульский отступал, оставляя после себя не просто вязанки хвороста с запалом внутри – он лично проверял, чтобы полыхало по несколько комнат в каждом здании, чтобы занялись и бревна, и перекрытия, чтобы все это было никакой силой не потушить. Улица за его спиной превратилась в череду жарких факелов. Точно так же, со всей тщательностью, он запалил городскую стену и саму Арскую башню, прыгнув в секретный лаз только после того, как языки пламени добрались от запальных фашин до площадок для стрельбы.
Пожар в Казани полыхал целую ночь и еще половину дня, полностью сожрав изрядный кусок крепостной стены. Андрей же все это время пил вино, заглушая обиду, и заедал его шашлыком, зажаренным над огнем очага в центре юрты. Шашлык, не проведя в маринаде ни единой минуты, получился жестким и пресным – но после бутылки вина употреблялся неплохо.
Первого октября стена догорела, превратившись в груду дымящихся углей, а князь Сакульский проспался и успокоился, вспоминая теперь последний разговор с воеводой с некоторым ужасом. После полудня он скинул броню, облачился в обычную ферязь, оставил в сундуке саблю и бердыш и направился в лагерь Большого полка на Арском лугу.
Стража пропустила гостя в обширную палатку без всяких вопросов. Андрей вошел в центральное
