Между тем в Казани все еще продолжались схватки, гремели пищали, и князь Сакульский вместе со стрельцами до самой темноты вычищал дома, в которых замечал хоть какое-нибудь движение. Для ратников, увязших среди узких казанских улочек и в застеленных коврами высоких домах, сражение прекратилось лишь после того, как пал под ударами сабель и бердышей последний татарин, еще державший в руках оружие. Но даже после этого до первых утренних лучей они занимали оборону, готовые встретить атаку подкравшихся в темноте басурман. В те самые часы, когда Иоанн Васильевич уже рассылал грамоты в окрестные селения и племена, объявляя о победе, о своей решительной власти на новых землях и налагая на новых подданных оброки и подати, боярские дети еще ходили по городу с оружием наперевес, поминутно ожидая нападения.
Только вечером третьего октября русские ратники начали возвращаться в лагерь. А четвертого октября тысяча пятьсот пятьдесят второго года русский царь, отпрыск чингизидов и потомок легендарных князей Словена и Руса, наконец-то вступил в залитый кровью и усыпанный телами город. Остановившись в нескольких местах, правитель всея Руси указал, где и какие церкви надлежит построить в ближайшие дни1, повелел восстанавливать укрепления и стены, после чего торжественно поселился в царском дворце кремля, над коим немедля взвился стяг с суровым ликом Иисуса.
Сказывали, Иоанн закатывал в честь победы какие-то пиры, раздавая награды и милости, – князь Сакульский на них приглашения не получил. Правда, в подарок от стрелецкого полка служивые принесли ему два сундука, доверху набитые серебряной посудой тонкой арабской чеканки, да царский подьячий доставил восьмого октября возок, груженный разноцветными коврами, тюками ткани и еще каким-то барахлом. Государь якобы громогласно отказался от своей части добычи, заявив, что сражался во имя Господа, чести, справедливости и за исконно русские земли, а потому никакой иной награды ему не надобно, и все прочее он отдает своему войску. Видать, кто-то что-то поделил, и князю Андрею досталась такая вот доля.
А еще стало известно, что победа московского воинства принесла свободу больше чем ста тысячам русских рабов. Что бы после этого ни говорили про жестокость войны, ее тяготы и подлости, один только этот результат оправдывал все. Ради освобождения ста тысяч человек не жалко вырезать тридцать тысяч османских наемников еще два раза – и Бог за это простит.
Двенадцатого октября воевода Михайло Воротынский прислал Андрею письмо, в котором сообщил, что с вверенными ему войсками завтра уходит к Москве, и пригласил ехать вместе. Зверев был не против – но почти одновременно с княжеским посланием одетый в доспех боярин привез к нему две закрытые царской печатью грамоты. В одной была дарственная на земли, что лежали от Свияги на запад, между реками Кубня и Кондурча. В другой государь отписал, что старания князя Сакульского видит и ценит, и подтверждает сие своим подарком. Ныне же у него, дескать, изрядно хлопот образовалось с принятием новых земель под свою руку и лично он Андрея призвать не поспевает. Вторым абзацем государь велел передать стрелецкий полк под руку князя Горбатого-Шуйского, что оставлен в освобожденной Казани наместником.
Видимо, про князя Сакульского правитель всея Руси вспомнил лишь тогда, когда зашла речь о его пятнадцати тысячах стрельцов. Тем же днем прилетело известие и о том, что государь, прервав все дела, спешно отбыл в Москву.
Зверев, не мудрствуя лукаво, построил стрелецкие сотни, провел их через полуразрушенный город в кремль и выставил перед царским дворцом. Уже через минуту на крыльцо вылетел побледневший воевода – в одной ферязи и тафье без шапки.
– Ты чего затеял, Андрей Васильевич?
– Как чего? – не понял Зверев. – Принимай сотни. Не в поле же их оставлять на зиму глядя? Зябко уже. Нешто не найдешь для ратников верных теплого крова?
– А-а, – перевел дух князь Горбатый-Шуйский. – Ты меня извини, княже, в мыслях не имел воеводства твого отнимать. Однако стрельцы твои пеши, на ладьях судовой ратью пришли. Оттого и решил государь ими пока город укрепить. Корабли ныне все при деле, войска и двор увозят. Коли тихо все будет, так новым переходом и стрельцов заберут. Окромя пятидесяти сотен охотников, что за двойное жалованье до весны согласятся здесь пересидеть. Либо после ледостава иных отпустим.
– Ничего, княже, – мотнул головой Зверев. – Какие обиды? Наше дело служилое.
Соратники обнялись, и Андрей, отказавшись от приглашения остаться на ужин, вернулся в совсем уже опустевший лагерь.
– Все, архаровцы, – махнул он рукой холопам. – Собирайте добро, грузите обоз. Пора и нам домой возвращаться. Утром свернем юрту и тронемся в путь.
Утром-то князя и подстерегла непредвиденная неприятность: Илья и Изольд с непривычки не справились со сворачиванием степного походного дома. Вместо пары часов, как это происходило под руководством Пахома, холопы разбирали строение целый день. Хорошо хоть, никто этого позора не видел. Стрельцы еще накануне унесли свои немудреные пожитки в город, а Большой полк находился далеко, на Арском лугу. Все, что оставалось Звереву, так это оседлать коня и нагнать князя Воротынского: извиниться и распрощаться со своим старшим другом.
Холопы управились с работой только к следующему полудню, и семь телег князя Сакульского последними укатились из лагеря, который всего несколько дней назад числом превосходил любую европейскую столицу. Для взятия Казани русско-татарской рати понадобилось сорок два дня, сто пятьдесят тысяч человек, полтораста осадных пищалей, одна передвижная башня и пять крупных подкопов, иные из которых достигали в длину четырехсот шагов. Эта схватка, одна из крупнейших в истории Европы, вернула свободу больше чем ста тысячам рабов, почти вдвое увеличила размеры русского государства и навсегда принесла мир на земли бывшего Казанского ханства. Иноземные враги не добирались сюда уже никогда. Случались внутренние смуты – но от этих болезней развития не убереглась ни одна земная держава. Казанские татары, бок о бок с русскими воинами очищавшие свою столицу от чуждых пришельцев, органично влились в жизнь страны. Уже через несколько лет они в составе русских войск первыми вторглись в Ливонию, чуть позже громили поляков Батория, в Смутное время не замышляли измен, а в составе ополчения гнали из России зарвавшихся ляхов. Они стали одной из надежных опор царского престола и родоначальниками многих знатных русских дворянских родов.
Ну а пока князь Сакульский глупо торчал на берегу Волги, напротив Свияжска, ожидая переправы. Река была пуста, словно вымерла. Все, что только могло плавать, увозило на запад, к Нижнему Новгороду, царский двор, богатую добычу князей и бояр, войска и уже не нужные здесь воинские припасы.
Наконец над путниками сжалился какой-то черемис – и на его рыбацкой лодке целый день пришлось возить с берега на берег тюки, сундуки, тянуть в поводу лошадей, волочить вправь тележные кузова. Удачливый туземец уплыл уже в полной темноте с двумя серебряными монетами за щекой, а Зверев, злой, замерзший и усталый, отпивался вином в доме воеводы крепости и слушал счастливого боярина Поливанова, получившего от государя и личную похвалу, и дополнительный удел во владение. На его место в Свияжске вот-вот должен был сесть князь Серебряный, взамен же Константину Дмитриевичу особым указом отвели пост сотника в избранной тысяче государя. Воевода собирался со дня на день навестить
