дойти.
Татарская конница тоже заметила в степи темное пятно, повернула к реке. В разъезде было всего сотни две степняков, удачным залпом снести можно всех. Но доводить до стрельбы не хотелось. Уж больно неуклюжее положение оказалось у путников. Во льду, как в мышеловке. Ни туда, ни сюда быстро не уйти. Сиди и жди: повезет – не повезет.
Конница зашла с востока, помчалась вдоль берега. Низкие брюхатые кони, пики с волосяными кисточками, лохматые треухи на головах, овчинные тулупы перепоясаны широкими кожаными ремнями. Правда, лица у всех светлые, славянские… Как у казанских татар. Почти все бородаты… Но ведь и татары редко когда бреются…
– Не стрелять! – еще раз предупредил Зверев. – Без команды не стрелять, ребята!
Его голос привлек внимание. Один из всадников – в шубе вместо тулупа и суконной пилотке с пером вместо шапки – натянул поводья, свернул ближе и остановился на самом берегу:
– Кто такие и куда путь держите?!
– Царские посланники! – ответил Адашев. – Ищем казачьего атамана Саразмана Рваное Ухо! Гостинцы ему и воинам его из Москвы привезли.
– Нечто правду глаголите? Православные? А ну, перекрестись!
Все путники, включая Андрея, осенили себя знамением, достали и поцеловали нательные кресты. Правда, князь оказался единственным, кто забыл при этом обнажить голову.
– А ты чего шапку не скинул, боярин? – тут же заметил ошибку всадник.
– Наш род ни перед кем ее не снимает, – презрительно сплюнул Зверев. – Так знаешь ты атамана казачьего, али зазря языком помолоть прискакал?
– Так то ж я и есть! – широко осклабился всадник.
– А ухо почему не драное?
– Заросло! – рявкнул казак, и ближайшие его соседи радостно захохотали.
– Веселишься? Лучше бы со стругами помог. Не то тут подарки бросим.
– Не боись, православные! – Казак огрел скакуна плетью, и тот завертелся на месте. – До острога всего верст десять осталось. Сейчас веревки привезем, подсобим.
Обе сотни, словно ведомые одним общим разумом, разом сорвались с места и умчались вдоль русла на запад. Пока холопы, потушив фитили, обкалывали лед, три десятка казаков успели вернуться, забросили на первый струг четыре веревки, а когда путники закрепили их на носу, разбились на отряды и потянули лодку вперед. Захрустел лед. Судно, раскачиваясь с боку на бок и с носа на корму, все быстрее и быстрее побежало вперед, оставляя за собой очищенный ото льда фарватер. По нему легко заскользили и остальные струги.
Через четыре часа все они, вытащенные на берег, стояли ровным полукругом под стенами казачьего острога: тоже земляного, но поверху обнесенного прочным тыном с бойницами и усиленного всего двумя башнями. В огороженном пространстве казаки споро выставили четыре большие юрты, внутри тут же запалили костры, притащили казаны, занялись варевом. Зверев их понимал: внутри укрепления было тесно, каждая пядь свободного пространства на счету, все места распределены. Если есть возможность – то почему бы не выселить гостей наружу?
В остроге даже атаман имел не отдельную избу, как воевода в любой из крепостей, а лишь угол с топчаном, отделенный от общей казармы грубо сколоченным дощатым столом. За ним с полными вина оловянными кубками и сидели гости, беседуя с атаманом.
– Смотрю, дорогой Саразман, с лесом и дровами у вас проблем нет? – огляделся по сторонам Зверев. – Церковь в остроге рубленая стоит, тын деревянный, под навесом поленница на зависть – у меня дома такой нет.
– Как же без храма, бояре? – удивился казак. – Мы люди православные, каждый поклялся живот свой за веру отдать, муку принять во имя Господа и очищением сим царствие небесное заслужить! Посему чисты душою все мы каждый день и каждый час, в любой миг смерть принять готовы. Нам, боярин, исповедаться и причаститься в любой миг может потребоваться. Оттого и храм Божий нам дороже погребов и амбаров.
– Я не про церковь спрашиваю, я про то, откуда у вас в степи леса столько?
– А-а, – пригладил волосы Саразман. – Дык, у нас новичков в верховья Дона посылают за лесом. Сарацин там мало, пропадают редко. Но опыту набираются, прежде чем общей силой татарские кочевья побивать. Заодно и лес сплавляют. Как же без него жить-то? Из сплавного и строимся. Опять же, много раз османы к себе в Азов хлысты скатить пытались. Так мы перехватываем непременно и к себе в дело пускаем. Они уж и забросили сие. Поняли, что не дадим сарацинам русским добром зажиреть.
– Отомстить не пытались?
– Магометяне-то? – встрепенулся атаман. – Да каженное лето! Округ ничего по обычаю сделать не выходит. Ни огорода не посадить, ни дерева, ни сарайки не поставить. Непременно сожгут да вытопчут. Но мы люди привычные. В храме причастимся, да на тын с пищалями идем, дабы Господу скорее преставиться. Жребием плюемся, стрелы принимаем. Но татары – людишки душой жалкие, веры истинной за ними не стоит. Поскачут округ, покричат, стрелами разорятся, да и отъезжают. А мы опосля, стало быть, к ним, с ответом. Ох, и плачут они от ответов наших!
– Сильно плачут? – моментально встрял в разговор Адашев. – Чегой-то до государя вестей таковых не доходит.
– Бьем постоянно, боярин! – возмутился атаман. – Не одно кочевье разорили! Как же не бьем, коли по велению государя дуван нам дозволено в городах русских продавать? Откель мы возьмем его, коли магометян не разгонять?
Андрей подумал о том, что добычу вполне можно получить и с проплывающих мимо купцов, но такие намеки вряд ли укрепили бы дружбу первых покорителей Дона и царского двора. Поэтому Зверев зашел к теме с другой стороны:
– Много ли полону вы освободили, отважные воины? Много душ православных от мук спасли? Что за города и веси огню успели предать?
– На все Божья воля, боярин, – смутился Рваное Ухо. – Коли нет в кочевьях разбитых русского полона, как же мы его освободить сможем?
– Он боярин, я князь, – поправил атамана Андрей, осушил кубок до дна, отодвинул и наклонился вперед, облокотившись на локти: – Что же такое творится, друг любезный? Государь наш Иоанн Васильевич шлет тебе провизию, кормит и поит тебя полную зиму, зелья огненные и прочие припасы дает. На честь воина православного надеется, на служение ваше Господу, самоотречение полное и желание муку принять в битвах с нехристями. Что же он в ответ слышит? Ничего не слышит. Полоняне освобожденные о вас не сказывают, потому как и нет таковых вовсе. От султана османского жалоб к нему тоже никто не шлет, потому как урона никакого империя их не замечает. Чем же заняты вы, витязи христовы? Кровь за веру льете, али кошт казенный проедаете?
– Да мы, княже… – задохнулся от возмущения Саразман. – Да мы кровь… Мы животы… Что ни лето!
– И где? Где? – Князь Сакульский приподнял кружку, заглянул под нее, потом под блюдо с вареными раками, под кувшин. – Где полон освобожденный? Где добыча из дворцов османских? Где добро из шатров ханских? Али вам токмо лес побеждать удается? Так ведь и тот не из земель османских. Русский он, лесок- то. Из порубежья нашего.
– Да мы!.. Да я!.. – вскочил с топчана атаман и даже наполовину вытянул саблю. – Братьями нашими павшими!.. Мы же все!..
– С этого момента поподробнее, – невозмутимо долил себе вина Андрей. – Что – вы? Что делать намерены, дабы доверие государя православного и звание витязей христовых подтвердить?
Рваное Ухо скрипнул зубами, зло пощелкал саблей об окантовку ножен… Однако человек без здравого рассудка никогда не добился бы звания предводителя буйной, вольнолюбивой ватаги. Саразман не мог не понимать, что без поддержки из Москвы, без банальной подкормки хлебом и мясом казаки не переживут ближайшей зимы. А потому, показав немного гнева, дальше жестов не пошел и уселся обратно:
– Добро ханское и байское в Крыму по городам запрятано. И полон там же томится. В садах, на огородах работает, дома и стены кладет, мечети сарацинские строит. Откель пленникам в степи взяться? Кабы в
