Архимеду открыть обман. Долго и безуспешно трудился Архимед, пока наконец не решил искупаться. В ванне он и открыл основной гидростатический закон, отчего пришел в такой восторг, что голый с криком «Эврика!» побежал из купальни домой и, сделав опыт, изобличил вора.
Козьма Прутков не мог не знать предыстории своего достославного учреждения, и тут невольно напрашивается одно наблюдение, ускользнувшее от весьма ученых исследователей жизни и творчества директора Пробирной Палатки и поэта.
Широко известно его стихотворение «Мой портрет», вобравшее в себя наиболее характерные черты творчества и духовного облика поэта.
Анализируя вторую часть стихотворения, нельзя не обратить внимания на сходство некоторых черт характеров Козьмы Пруткова и его великого предтечи, сказавшего некогда: «Дайте мне точку опоры, и я переверну землю».
Следы тщательного изучения Прутковым творческого наследия Архимеда мы находим в известпом стихотворении «Поездка в Кронштадт».
Однако если Архимед предавался занятиям механикой с таким усердием и самопожертвованием, что забывал о существенных жизненных потребностях, и не раз рабы обязаны были принуждать его воспользоваться их услугами, то Козьма Прутков оправдывал свое увлечение литературой словами: «Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння».
Состоя продолжительное время начальником Пробирной Палатки, К. П. Прутков руководствовался принципом: «Усердный в службе не должен бояться своего незнания, ибо каждое новое дело он прочтет». В те далекие времена от руководителя не требовали специальных знаний, главным мерилом служебного соответствия была благонамеренность.
Свой служебный досуг Прутков посвящал большей частью составлению различных проектов, в которых постоянно касался всяких нужд и потребностей государства. Особенное внимание начальников привлек его проект о сокращении переписки, а следовательно, об экономии бумаги, и записки о сокращении штатов, что поселило в них мнение о замечательных его дарованиях как человека государственного.
«При этом я заметил, — вспоминал К. П. Прутков, — что те проекты выходили у меня полнее и лучше, которым я сам сочувствовал всею душою. Укажу для примера на те два, которые, в свое время, наиболее обратили на себя внимание: 1) «о необходимости установить в государстве одно общее мнение» и 2) «о том, какое надлежит давать направление благонамеренному подчиненному, дабы стремления его подвергать критике деяния своего начальства были в пользу сего последнего».
Официально оба проекта, как известно, приняты тогда не были, «но, встретив большое к себе сочувствие во многих начальниках, не без успеха были многократно применяемы на практике».
Но ни служба, ни составление проектов, открывавших ему широкий путь к почестям и повышениям, не уменьшали в нем страсти к поэзии.
Очевидно, еще в ранний период его творчества было написано стихотворение «К месту печати», раскрывающее неподдельность и свежесть чувств многообещающего молодого чиновника:
Люблю тебя, печати место, Когда без сургуча, без теста, А так, как будто угольком, «М. П.» очерчено кружком!..
Необходимо отметить мощное влияние Пушкина на молодое дарование («Люблю тебя, Петра творенье…»), а также то важное обстоятельство, что накладывание сургуча на бумагу и печати на сургуч, по свидетельству современников, было своего рода искусством: надо было следить, чтобы сургучная печать лежала тонким слоем, не коптилась, не прожигала бумаги.
Писал К. П. Прутков много, но ничего не печатал. И кто ведает, знали бы мы славное имя Козьмы Пруткова, который поразил мир своей необыкновенной литературной разнообразностью, если бы не один случай, повлекший за собой весьма полезное для него знакомство.
Однажды, году в 1850-м, Козьма Петрович взял продолжительный служебный отпуск, собирался поехать за границу и, в частности, посетить Париж. Ради экономии средств на дорожные расходы, а также ради того, чтобы иметь рядом человека, хорошо владеющего иностранными языками [К. Прутков владел французским и даже козырял иностранными словечками, там и сям раскиданными по его сочинениям, по, очевидно, не слишком надеялся на свои знания], он поместил в «Северной пчеле» объявление о том, что ищет попутчика с долею расходов на экипаж и пр.
И вот как-то ночью, в четвертом часу, Козьма Петрович Прутков был поднят с постели своим слугой, объявившим ему, что четверо каких-то господ требуют его превосходительство для сообщения ему важнейшего известия. Возможно, они из самого дворца, поскольку двое из них — в придворных мундирах.
Козьма Петрович так спешил, что как был в фуляровом колпаке, так и появился в прихожей своей казенной квартиры, лишь накинув халат. При свете свечи, которую держал слуга, он и в самом деле разглядел золотое шитье мундиров и еще два щегольских фрака. Все четверо были молоды и красивы. Один из них представился графом Толстым, остальные но очереди склоняли головы и, щелкая каблуками, произносили:
— Жемчужников.
— Жемчужников.
— Жемчужников.
Расчетливый путешественник не без основания решил, что они братья, и что-то знакомое забрезжило в его сонной голове.
— Чему обязан, ваше сиятельство, господа?
— Скажите, пожалуйста, ваше превосходительство, — спросил один из них, — не ваше ли это объявление в третьеводнишнем нумере «Северной пчелы»? О попутчике-с?
— Мое…
— Ну так вот, ваше превосходительство… Мы приехали, чтобы известить вас, что ехать с вами в
