– Садись.
На часах было два часа дня. Успеваю.
Я вошла в палату, и наклонилась к Димке за поцелуем.
– Мне уже намного лучше, правда! – Генри отложил в сторону книжку и приподнялся на локтях: – Два раза сегодня ел, температура тридцать семь и три.
Я присела на край койки и взъерошила Димке волосы.
– Это самая приятная новость за весь сегодняшний день. Кстати, я тебе тут чистое белье принесла, папины спортивные штаны и свитер теплый. У вас тут холодно очень.
– Спасибо, Ксюш. Слушай, а ты мне сигарет не купила?
– Купила. Но не отдам, пока не поговорю с Марчелом. Если он скажет, что нельзя, – прости, но не дам.
Димка фыркнул:
– Смешная… Будто я тут сигарету не смогу стрельнуть. Так какая тебе разница?
– Большая. И ты не будешь ни у кого стрелять, если я попрошу. Так, давай переодевайся в чистое, грязное кинь в пакет, я постираю. А я пока пойду к Марчелу схожу.
Обратно я вернулась минут через пятнадцать и протянула Генри пачку сигарет.
– Бери и ничего не спрашивай. Он обрадовался, как ребенок.
– Ой, спасибо! Пойдем, покурим? На лестнице было темно.
– Что там у тебя с работой? – спросил Генри, жадно затянувшись.
– Ничего. Все в порядке.
– С Шубиным своим разобрались?
– Ага. Я его сегодня кинула почти на сто штук.
Генри поперхнулся и долго откашливался. Я молчала.
– Ты?! Кинула?!
– Я. Кинула. Выбора не было.
– А дальше что?
– Дальше откроем с Сережкой свою фирму. Будем работать сами на себя. В жопу всяких Шубиных. Сами с волосами.
Димка затушил окурок, подошел ко мне и вдруг крепко, до боли, обнял.
– Бедная ты моя девочка… – шептал он, целуя мои волосы. – Да что ж ты все одна-то, а? Да еще я, дурак, свалился не вовремя… Знаешь, мне порой так стыдно бывает… Вроде я же мужик… А на деле выходит, что по сравнению с тобой я девка сопливая… Ты у меня очень, очень сильная.
Я легонько оттолкнула Генри и поправила волосы.
– Я тебе сейчас тайну одну открою. Я не сильная. Я – страшное ссыкло. Все, что я в своей жизни сделала, – от страха. А было б у меня все шоколадно – я бы и пальцем не шевельнула, а свалила бы все проблемы на тебя.
Димка посмотрел мне в глаза.
– Так свали.
Я выдержала взгляд.
– И свалю. Ты только из больницы выйди. Генри не моргал.
– И выйду. И много еще чего сделаю. Я наверстаю упущенное, вот увидишь. Знаешь, я пока тут лежал, вдруг подумал, что мог бы умереть, так и не задав тебе самого главного в своей жизни вопроса…
– Какого?
Дима опустил глаза, сделал шаг назад, опустился на колени и негромко спросил:
– Ты выйдешь за меня замуж?
Я прикрыла ладонью рот и засмеялась: рыцарь в трениках моего папы и в больничных тапках…
Генри стоял на коленях и смотрел на меня. А я вдруг перестала улыбаться и твердо ответила:
– Выйду.
Домой я вернулась в девять часов вечера, и не успела разуться, как зазвонил телефон. Я подняла трубку:
– Да?
– Выходи, я подъехал.
Я посмотрела на экран телефона: Шубин.
Вздохнув, я снова застегнула сапоги и спустилась вниз.
У моего подъезда стоял зеленый «вольво» Шубина. При моем появлении дверцы машины распахнулись, и оттуда вылезли трое крепких ребят. А секундой позже и сам Шубин.
Я подошла к ним, поплотнее запахнула пальто и шумно выдохнула.
– И что дальше? Бить будешь? Бей. Шубин выглядел растерянным.
– Ты дура или прикидываешься? Где остальные?
Я непонимающе нахмурилась.
– Какие остальные? Шубин разозлился.
– Ты мне тут дурочку не включай, овца. Где твои мужики, спрашиваю ? Ну? В подъезде?
Я оглянулась, пожала плечами.
– Ты заработался, Витя. Нет тут никаких мужиков. Димка щас в больнице лежит. Говори быстрее, чего хочешь? У меня ребенок дома не кормленый…
Виктор кивнул своим друзьям, и те залезли обратно в машину. Окна они при этом опустили до упора. Я улыбнулась.
– На разборки приехал?
Витька шумно выдохнул и ослабил узел галстука.
– Только не говори, что ты это одна замутила.
– Одна. Мартынов до последней минуты ничего не знал…
– Да я не про Мартынова. Я от тебя фигею, красавица. Кинула серьезного мужика на бабки и спокойно выходит одна на
улицу.
Я засмеялась.
– Ты – серьезный мужик? Да ты лох и мудак, Шубин. И бизнесмен из тебя хреновый. А то, что я сегодня провернула, – лишнее тому подтверждение. Ну, и что ты со мной сделаешь?
Шубин посмотрел на меня долгим взглядом и махнул рукой.
– Да пошла ты…
Потом сел в машину и уехал. А я осталась стоять на улице.
Ну, почему у меня в жизни все вечно через…
Почему я постоянно влипаю в какое-то дерьмо и долго, болезненно из него вылезаю?
Почему меня даже замуж зовут, стоя передо мной на коленях на заплеванной больничной лестнице?
Замуж.
Я с улыбкой посмотрела на небо.
Сверху лил дождь, и было совершенно непонятно, что за капли стекают у меня по лицу…
…Такое яркое все вокруг… И тихо очень… И тишина эта – звенит… И – голос в тишине:
– Сегодня. Тридцатого. Ноября. Две. Тысячи. Пятого. Года. Ваш. Брак. Зарегистрирован!
Поднимаю лицо кверху и смотрю на потолок. Меня теребят, что-то говорят, а я смотрю на потолок. У меня глаза вдруг стали большие и мокрые. И слезы надо срочно вкатить обратно.
Не вкатываются.
И щеки тоже мокрые стали.
И губы соленые. Димкины.
– Вербицкая, – шепчет мне на ухо, – я тебя люблю… А я смотрю на него, и все такое соленое вокруг…
И красивое.
– Ну что, жаба моя, теперь моя очередь мужиков в яйца тыкать! – пыталась перекричать грохот музыки
