Лелька. – Только где они все, а?
– Скворцова… – вкрадчиво шепнула я Лельке в ухо, – ты сюда со своим самоваром пришла. Какие тебе еще яйца?
Лелька оглядела стол мутным взглядом и сфокусировала его на Тимуре, своем новом бойфренде, который, собственно, и ускорил ее развод с Бумбастиком.
– Ты про Тимку, что ли? – икнула она. – Да он сам уже в сра-котень, через губу перешагнуть не может. Какой с него прок?
Я отпила шампанского и подставила щеку под очередной поцелуй кого-то из гостей.
– Какой прок? А я откуда знаю? У меня только одна к тебе просьба: не пей до стадии «А в детстве я занималась спортивной гимнастикой».
Лелька захохотала.
– Завидуешь, жаба? Да у меня растяжка – Кабаева обрыда-ется от зависти!
– Верю. Верю, Лель. Ты только никому ее сегодня не показывай, ладно? Дай мне хоть одну свою свадьбу без драк отгулять.
Лелька сморщила нос.
– При чем тут драка?
– А при том. Щас ты начнешь на шпагат садиться, ноги задирать, а Тимку твоего уже самого жрать можно, вместо закуски.
– Это почему?
– А потому что он готов! Громко ржем. Потом я продолжаю:
– Ну вот, Тимка – в сопли, а ты спровоцируешь кого-нибудь из гостей. Он тебя по ошибке схватит за ногу, промахнувшись мимо сисек, а Тимка твой непременно полезет биться. У него ж папа грузин. Значит, парень горячий.
Лелька поднимает голову и громко орет:
– Эй, мне кто-нибудь нальет? Дима… Лешка… Денис… Я не забыла, как вас зовут, черт подери ! О, молодчина! Давай-ка эту вкусную бутылочку сюда! Ай, красавец! И что это мы так зло на меня смотрим? Да-да, это я тебе, грузинский принц. Я пропиваю свою подругу! Не надо меня останавливать, не надо меня тормозить… Я, может, щас напьюсь и плакать начну. Между прочим, это я Ксюху с Димкой познакомила!
Я украдкой смотрю на Генри. Он улыбается.
«Я тебя люблю» – читаю по его губам.
– Я тебя тоже, – отвечаю шепотом.
– Горько! – орет Лелька, и пятнадцать гостей подхватывают: – Горько! Горько!
– У меня уже губы болят, – тихо шепчу Димке на ухо.
– И у меня. Потерпи, родная.
– Обещай, что до завтрашнего дня меня больше не поцелуешь… – трусь носом о его нос.
– Этого не обещаю. Но губы твои оставлю в покое.
«Горько! Горько!» – скандируют гости, а я просто стою, прижавшись губами к Димкиному лицу, и чувствую себя абсолютно счастливой.
Абсолютно.
А еще я думаю о том, что скоро все это веселье, наконец, закончится и мы вернемся к нам домой.
Туда, где на телевизоре живет Дед Мороз. Который умеет петь и топает ножкой… И который нас ждет.
Вступая в новую жизнь, под новой фамилией, я надеялась обмануть судьбу, шлангом прикинуться… Думала, что навсегда избавилась от привычки вляпываться в идиотские ситуации.
И, как обычно, круто обломалась.
Судьба даже не обратила внимания на то, что козел отпущения, Ксения Фролова, поменяла фамилию и прическу. От судьбы, как говорится, не уйдешь.
– Дюшка! – Я рассерженно швырнула в раковину грязную вилку, и сын, вздрогнув, втянул голову в плечи. – Ты же знаешь, как меня раздражает вот это твое копание в тарелке! Почему салат не ешь?
– Там помидоры… – тихо ответил Андрюша, не глядя на меня. – Я их не ем…
– Хорошо. Не ешь. Давай, я их вытащу из салата. Остальное ты любишь?
– Майонез не люблю… – еще тише ответил сын и снова уронил на пол вилку. – И огурцы там какие-то не такие…
Я швырнула очередную вилку в раковину и завопила:
– Генри!
Димка вошел на кухню с газетой в одной руке и пультом от телевизора – в другой.
– Чего орем? – поинтересовался он и заглянул в раковину: – Состязание по метанию вилок в разгаре? Я – судья, что ли?
– Ты мой муж, – отчеканила я и ткнула в Дюшку пальцем: – Так что помогай. Как мне объяснить этому человеку, что надо есть то, что дают, и что огурцы в салате очень даже такие?
– Какие? – Генри явно надо мной потешался.
– Зеленые, блин! Свежие! С рынка! Не беси ты меня, ради бога. И так нервы ни в борщ, ни в Красную Армию.
Дима отложил газету, вручил мне пульт, пододвинул к столу еще один стул и сел рядом с Дюшей. Сын виновато посмотрел на него и опять склонился над тарелкой.
– Ну что, Андрей Владимирович, бузим?
– Нет. Не едим, – покаялся Дюшес и снова бросил виноватый взгляд на отчима.
Димка забарабанил пальцами по столу, глядя куда-то в сторону. По лицу у него медленно расползалась знакомая улыбка, которая всегда предшествовала какому-то интересному рассказу из его бурной жизни.
– Знаешь, Дюш, мне было лет семнадцать, наверное, – неторопливо начал он, улыбаясь, – и я ненавидел кабачки. Ты кабачки любишь?
– Не-а. Я вообще не люблю овощи. Ну, картошку фри только. И всё.
– Вот. Тогда ты меня поймешь. Кабачки я ненавидел всей душой. Они мне снились, эти кабачки. Все детство снились. А мама моя делала из них икру и каждое лето жарила их тоннами. Я видеть их не мог, веришь?
Дюша кивнул.
– Молодец. В общем, где-то годам к пятнадцати я вырос в редкого засранца.
– Потому что не ел кабачки? – Андрей с интересом посмотрел на Генри, а тот уже повернулся к нему лицом.
– И поэтому тоже. Но больше потому, что злые люди научили меня пить водку.
Я нахмурилась.
– Дим!
Генри, не оборачиваясь, показал мне ладонь. Мол, не лезь, сам все знаю. И, глядя Андрюше в глаза, без улыбки продолжил:
– Это были нехорошие люди, да и водка была невкусной, только я рос без отца, а мама вечно была на работе. Вот и вышло, что я был сам по себе. Я приходил домой под утро, мне трижды ломали нос, все тело было в шрамах… а я почти никогда не мог вспомнить, откуда они появлялись… Я пил, я курил, я постоянно с кем-то дрался. Потом, чуть позднее, меня выперли из института за прогулы, а мне было все равно. Я и поступать-то туда не хотел, меня сестра заставила. В общем,
настал момент, когда я довел свою родню до белого каления, и меня пинками загнали в спортивный лагерь. Знаешь, что такое спортивный лагерь?
Дюша, внимательно смотревший Димке в рот, заморгал.
– Не-а.
– Это такая жо… Блин, это такая мрачная вещь, Дюшес, скажу тебе честно. По-моему, мама с сестрой специально долго выбирали и нашли самый отстойный. В принципе, детский лагерь – это такое место, где нужно отдыхать. Плавать, загорать, играть… Есть еще трудовой лагерь: там дети не только отдыхают, но
