– Бабуля говорит, ты будешь великой художницей.
На худфаке не учат тому, что слишком большой комплимент может ранить сильнее, чем пощечина. Мисти, великой художницей. Большая жирная Мисти, королева среди сраных рабов.
Белая краска отстает очертаниями, в виде слов. Восковая свеча или жирный палец, может – гуммиарабик, прячет под ней негативное послание. Кто-то написал здесь много лет назад что-то невидимое, к чему не прилипла краска.
Тэбби поднимает несколько прядей волос и разглядывает кончики так вблизи, что у нее скашиваются глаза. Она изучает ногти и произносит:
– Бабуля говорит, нам нужно выбраться на пикник на мыс.
Океан сверкает жутко ярко, как одежные украшения, которые Питер носил на худфаке. Мыс Уэйтензи черен как ничто. Как пустота. Дыра в пространстве.
Украшения, которые ты носил на худфаке.
Мисти проверяет, что окно закрыто, и счищает отставшую краску в ладонь.
На худфаке учат, мол, поздние симптомы отравления свинцом включают в себя утомление, подавленность, слабость, отупение – симптомы, которые наблюдались у Мисти почти всю взрослую жизнь.
А Тэбби продолжает:
– Бабуля Уилмот говорит, что все будут хотеть твоих картин. Она говорит, ты нарисуешь картины, за которые летние люди будут драться.
Мисти отзывается:
– Спокойной ночи, солнышко.
А Тэбби продолжает:
– Бабуля Уилмот говорит, что ты сделаешь нас снова богатой семьей, – кивая головой, рассказывает:
– Папа привез тебя сюда, чтобы сделать весь остров снова богатым.
Собрав в руку хлопья краски, Мисти выключает свет.
Послание на оконной раме, на месте отслоившейся краски, скрытое под ней, гласило – «Ты умрешь, как только с тобой покончат». Подписано – «Констенс Бартон».
Очищенное от краски продолжение послания гласит – «Как все мы».
Наклоняясь, чтобы выключить розовый китайский фонарик, Мисти спрашивает:
– Что ты хочешь на свой день рождения на следующей неделе?
А Тэбби отвечает тонким голоском в темноте:
– Хочу пикник на мысу, и хочу, чтобы ты снова начала рисовать.
А Мисти говорит голосу:
– Крепких снов, – и целует его на ночь.
10 июля
НА ДЕСЯТОМ СВИДАНИИ Мисти спросила Питера, трогал ли он ее противозачаточные таблетки.
Они были у Мисти дома. Она работала над очередной картиной. Телевизор был включен, настроен на мексиканскую мыльную оперу. На ее новой картине была высокая церковь, пригнанная из тесаного камня. Колокольня, покрытая позеленевшей медью. Окна-витражи, причудливые, как паутина.
Рисуя ярко-голубым церковные двери, Мисти объявила:
– Я не дура, – сказала. – Почти любая женщина заметит разницу между настоящей противозачаточной таблеткой и маленькими розовыми конфетками в корице, которых ты напихал взамен.
У Питера была ее последняя картина, дом с белым штакетником, вставленная им в рамку, – и он сунул картину под старый мешковатый свитер. Будто беременный очень угловатым ребенком, он слонялся по квартире Мисти. Выпрямив руки по швам, удерживал картину на месте локтями.
Потом он резко приотпустил локти, и картина выпала. За миг до пола, до бьющегося вдребезги стекла, Питер подхватил ее двумя руками.
Ты подхватил ее. Картину Мисти.
Она спросила:
– Какого хера ты делаешь?
А Питер ответил:
– У меня план.
А Мисти сказала:
– Я не буду заводить детей. Я хочу стать художницей.
В телевизоре мужчина пощечиной опрокинул женщину на пол, и она лежала, облизывая губы, ее грудь ходила ходуном под тугим свитером. По идее она была офицером полиции. Питер ни слова не знал по- испански. Мексиканские мыльные оперы он любил за то, что репликам людей в них можно придать любой смысл.
И Питер, заталкивая под свитер картину, спросил:
– Когда?
А Мисти переспросила:
– Что когда?
Картина вывалилась, и он поймал ее.
– Когда ты собралась стать художницей? – спросил он.
Другая причина любить мексиканские мыльные оперы заключалась в том, как быстро в них разрешались кризисы. В первый день мужчина и женщина кидаются друг на друга с разделочными ножами. На следующий день они преклоняют колени в церкви с новым ребенком. Сложив руки в молитве. Люди принимали друг от друга самое худшее, с криком и пощечинами. Развод и аборт никогда не оказывались камнем преткновения.
Была ли это любовь, или же просто инерция, Мисти сказать не могла.
После выпуска, сказала она в ответ, она станет художницей. Когда соберет основные работы и найдет галерею, где можно выставиться. Когда продаст несколько штук. Мисти пыталась быть реалисткой. Может быть, она возьмется изучать искусство на высшем уровне. Может, станет чертежницей или иллюстраторшей. Найдет практическое применение. Не каждый способен стать знаменитым художником.
Заталкивая картину под свитер, Питер заявил:
– Ты – способна стать знаменитой.
А Мисти сказала ему – хватит. Хватит уже.
– Почему? – спросил он. – Это правда.
Продолжая смотреть телевизор, беременный картиной, Питер сказал:
– У тебя такой талант. Ты можешь стать самой знаменитой художницей своего поколения.
Глядя какую-то мексиканскую рекламу пластмассовой игрушки, Питер заявил:
– С твоим даром ты обречена стать великой художницей. Учеба для тебя – трата времени.
Непонятному можно придать любой смысл.
Картина выпала, и он поймал ее. Сказал:
– Тебе нужно только рисовать.
Может быть, именно за это Мисти любила его.
Любила тебя.
За то, что ты верил в нее гораздо больше, чем она сама. Ты ждал от нее большего, чем она сама от себя.
Рисуя золотом крошечные дверные ручки церкви, Мисти ответила:
– Может, – сказала. – Но поэтому я и не хочу детей…
Просто на заметку: с какой-то стороны это выглядело мило. Все ее противозачаточные таблетки заменили маленькими конфетами-сердечками.
– Только выйди за меня, – сказал Питер. – И ты станешь следующей великой художницей Уэйтензийской школы.
Мора Кинкэйд и Констенс Бартон.
