Мисти заметила, что всего двое художников не считаются «школой».
А Питер сказал:
– Трое, считая тебя.
Мора Кинкэйд, Констенс Бартон и Мисти Клейнмэн.
– Мисти Уилмот, – поправил Питер, заталкивая под свитер картину.
Поправил ты.
В телевизоре мужчина кричал – «Te amo… Te amo…», снова и снова, в адрес темноволосой девушки с карими глазами и пушистыми длинными ресницами, сбрасывая ее с лестничного пролета.
Картина выпала из свитера, и Питер снова ее поймал. Он подступил к Мисти, пока та прорабатывала детали высокой каменной церкви, – прожилки зеленого мха на крыше, красную ржавчину сточных труб. И сказал:
– В этой церкви, прямо здесь, мы поженимся.
А туп-туп-тупая маленькая Мисти заявила, мол, эту церковь она выдумывает. Ее на самом деле нет.
– Это ты так считаешь, – сказал Питер. Поцеловал ее в шею и прошептал:
– Только выйди за меня, и остров подарит тебе такую громадную свадьбу, которую никто не видел уже сотню лет.
11 июля
ВНИЗУ первая половина дня, и в вестибюле никого, кроме Полетт Хайленд за столом. Грэйс Уилмот может поведать, что Полетт носит фамилию Хайленд по замужеству, но до этого она была Питерсен, хотя ее мать была Нейман, потомок ветви Тапперов. Когда-то это значило большое старинное состояние по обеим линиям ее родословной. А теперь Полетт за конторкой.
В глубине вестибюля, утонув в подушке краснокожего кресла-качалки, сидит Грэйс, читая у камина.
Уэйтензийский вестибюль – десятилетия всякой всячины, слепленной в кучу. Это сад. Это парк. Шерстяной ковер зеленым мхом покрывает гранитные плиты, карьером стелящиеся неподалеку. Синий ковер, лежащий на лестнице– водопад, сбегающий по пролетам, каскадом падающий с каждой ступени. Ореховые стволы, выструганные, полированные и снова собранные в одно целое, образуют лес идеальных квадратных колонн, ряды темных поблескивающих деревьев, которые поддерживают лесной свод лепных листочков и купидонов.
Висит хрустальная люстра, – одинокий луч солнечного света, пробивающийся на эту лесную поляну. Хрустальные висюльки искрятся и кажутся крошечными на такой высоте, но если влезть на высокую лестницу, чтобы их почистить, каждая хрусталина размером с кулак.
Складки занавеса зеленого шелка почти скрывают окна. Днем они превращают солнечный свет в зеленые сумерки. Мягкие диваны и стулья, обитые цветущими кустами, мохнатые от длинной бахромы, свисающей до пола. Камин – как походный костер. Весь вестибюль – остров в миниатюре. Под крышей. Эдемский сад.
Просто на заметку: вот пейзаж, где Грэйс Уилмот чувствует себя почти как дома. Даже больше, чем у себя дома. Больше, чем в собственном доме.
В твоем доме.
Мисти на полдороги через вестибюль, пробирается между диванов и столиков, а Грэйс поднимает взгляд.
Зовет:
– Мисти, иди посиди у огня, – заглядывает в раскрытую книгу и спрашивает:
– Как твоя головная боль?
У Мисти нет головной боли.
У Грэйс в подоле лежит ее раскрытый дневник в красной кожаной обложке, – и она всматривается в страницы, и спрашивает:
– Какое сегодня число?
Мисти сообщает ей.
Камин выгорел до слоя оранжевых углей под решеткой. Ноги Грэйс, обутые в коричневые туфли с пряжками, висят носками вниз, не касаясь пола. Шапка длинных белых кудрей нависает над лежащей в подоле книгой. Возле кресла светит торшер, и свет отражается яркими отблесками от серебряной оправы увеличительного стекла, которым она водит над каждой страницей.
Мисти просит:
– Матушка Уилмот, нам нужно поговорить.
А Грэйс переворачивает пару страниц и отзывается:
– О Боже. Ошиблась. Жуткой головной боли у тебя не будет еще до послезавтра.
А Мисти заглядывает ей в лицо и спрашивает:
– Как ты смеешь настраивать моего ребенка на душевную травму?
Грэйс поднимает взгляд от книги, лицо ее расслаблено, обвисло от удивления. Подбородок так сильно опущен, что шея смялась в складки от уха до уха. Вся подкожная мышечно-аневротическая система. Подбородочный жир. Сморщенные платизмальные складки у шеи.
Мисти спрашивает:
– Чего ты добиваешься, повторяя Тэбби, что я стану знаменитой художницей? – она смотрит по сторонам, а вокруг по-прежнему никого, и она продолжает. – Я официантка, и обеспечиваю нам крышу над головой, и этого довольно. Я не хочу, чтобы ты забивала моему ребенку голову ожиданиями, которые я не смогу оправдать.
На последнем дыхании Мисти выжимает из груди:
– Ты представляешь, как я буду выглядеть?
А лицо Грэйс расплывается в мягкой широкой улыбке, и она возражает:
– Но, Мисти, ты будешь знаменитой.
Улыбка Грэйс – раздвигающиеся кулисы. Премьера. Грэйс распахивает свой занавес.
А Мисти отвечает:
– Не буду, – говорит она. – Я не могу.
Она просто обычный человек, который проживет и умрет без внимания, незаметным. Ординарным. Не такая уж это трагедия.
Грэйс прикрывает глаза. Все улыбаясь, начинает:
– О, ты станешь так знаменита в момент, когда…
А Мисти говорит:
– Хватит. Хватит уже, – Мисти обрывает ее, и продолжает. – Как легко тебе вселять надежды в людей. Ты что, не видишь, что подставляешь их? – говорит Мисти. – Я чертовски хорошая официантка. Если ты не заметила – мы больше не правящий класс. Мы не верхушка.
Питер, проблема твоей матери в том, что она не жила в трейлере. Не стояла в магазинной очереди с талонами на еду. Она не знает, как жить в нищете, и не хочет учиться.
Мисти говорит, что есть вещи и хуже, чем воспитать Тэбби так, чтобы она вжилась в эту экономику, чтобы смогла найти работу в мире, который она унаследует. Нет ничего плохого в том, чтобы обслуживать столики. Убирать комнаты.
А Грэйс закладывает место в дневнике кружевной ленточкой. Поднимает взгляд и спрашивает:
– Тогда почему ты пьешь?
– Потому что люблю вино, – отвечает Мисти.
Грэйс возражает:
– Ты пьешь и шляешься с мужчинами, потому что боишься.
Под мужчинами она, должно быть, подразумевает Энджела Делапорта. Мужчину в кожаных брюках, снявшего дом Уилмотов. Энджела Делапорта с его графологией и фляжкой хорошего джина.
А Грэйс заявляет:
– Я точно знаю, что ты чувствуешь, – складывает руки на дневнике в подоле и продолжает. – Ты пьешь, потому что хочешь самовыразиться, и боишься.
– Нет, – отвечает Мисти. Склоняет голову на плечо и смотрит на Грэйс искоса. Мисти говорит. – Нет, ты не знаешь, что я чувствую.
Рядом трещит уголь, посылая в трубу спиральный сноп искр. Из камина плывет запах дыма. Их походный
