дорога от Сертолова до Поклонной горы была оборудована автоматическими камерами с радаром- скоростемером – антирад предупреждал об этом недвусмысленно.
В конце концов я решил переключить охваченное сексуальным влечением тело на удовлетворение другого основного инстинкта и отправился обедать. В первую же попавшуюся на пути забегаловку. Рестораны теперь были не для моего кармана. Кто знает, какие еще расходы ждут впереди!..
Стоя у высокого круглого стола, я жевал политые кетчупом хотдоги и разглядывал окружающих. Я не был среди них белой вороной, но мой джинсовый костюм выглядел поприличнее их затрапезных одеяний. Судя по всему, этой забегаловкой пользовались безработные. Мрачные лица с тяжелым взглядом, нечесаные волосы, дрожащие руки… Полная гармония с давно не помнившими ремонта стенами и столь же давно просящимися на свалку столами.
– Не возражаете? – Ко мне приблизился тип, только что осчастливленный порцией хотдогов.
– Прошу! – Я пододвинул к себе стакан, будто боялся, что тип завладеет моим компотом.
Несколько дней назад я бы на такой компот даже не взглянул, не то что стал пить. Как быстро все-таки мы привыкаем к переменам! Потому и выживаем… А кто не в силах приспособиться, тому остается прыгнуть с Бруклинского моста. Или из окна квартиры, когда в дверь звонят судебные исполнители…
– Недавно без работы, брат? – спросил тип.
У него было исхудалое лицо с глубоко запавшими серыми глазами, но взгляд оказался на удивление живым.
– А как ты определил? – поинтересовался я, расправляясь с очередной сосиской.
– Костюмчик необтёрханный. И глаза еще не потеряли уверенности.
– У тебя глаза тоже в гроб не смотрят.
Он улыбнулся открытой и даже отчасти какой-то восторженно-наивной улыбкой:
– А зачем им туда смотреть? Жизнь прекрасна, брат!
– Чего же в ней прекрасного, брат? Без денег ведь долго не протянешь!
Он опять улыбнулся:
– Я-то тяну. Уже десять лет тяну. Не вообще без денег, но без больших – точно. Много ли мне надо? Кусок хлеба. – Он глянул в тарелку. – Крыша над головой. – Он перевел взгляд на потолок.
Я вспомнил слова Шерлока Холмса из «Собаки Баскервилей». «Много ли мне надо? Кусок хлеба! Чистый воротничок!» Хорошо ему жилось, в девятнадцатом веке! Великий сыщик не нуждался в хакерах. И ему нечего было избегать инспектора Лестрейда – через того бы никогда не вышел на Шерлока очередной профессор Мориарти…
– Честно скажу тебе, брат – продолжал мой сотрапезник, – я счастливее многих толстосумов. Мне не надо бояться, что лишусь богатства. Мне незачем прогибаться перед хозяином в опасении, что останусь без работы. Мне не приходится лгать жене в страхе, что потеряю семью. А мир не без добрых людей, всегда помогут. Да и я никогда никому не откажу в помощи. Кроме всех этих «купи-продай»… – Он с удовольствием располовинил вилкой сосиску, с удовольствием обмакнул в соус и с удовольствием схрумкал. Только что не сожмурился от наслаждения.
Мне аж завидно стало.
– Так ведь без «купи-продай», брат, вся наша жизнь рухнет, – сказал я.
Он посмотрел на меня с сожалением:
– Не рухнет, брат! Ты отравлен их философией. Поэтому они делают с тобой, что хотят. Они покупают и продают твое тело. Они покупают и продают твою душу и твой мозг. Они покупают и продают твою супругу и твоих детей. А ты бегаешь на выборы и снова и снова голосуешь за них. Суета это, брат! Суета, недостойная свободного человека. Бери пример с меня! Через денек-другой я возьму ноги в руки и отправлюсь на юг, туда, где синеет море за бульваром, каштан над городом цветет. На дорогах тоже много добрых людей, подвозят. И от ментов спрячут. Я как перелетная птица, брат. Зимой – в теплые страны, летом – в родные края. Кабы не вся эта Кавказская заваруха, отправлялся бы и подальше. «Где растут банановые пальмы, где под солнцем зреет ананас», – пропел он неожиданно красивым дискантом.
Я вдруг понял: передо мной был дервиш, один из тех, кто проповедует философию бродяжничества. Их много развелось в последние десять лет, и называют они себя словом, обозначающим нищенствующих мусульманских монахов.
А я откуда-то обо всем этом знал.
– Что с тобой, брат? – сказал дервиш. – Ты как будто себя потерял. Пойдем со мной, и ты обретешь и себя, и много-много друзей. Ведь в этой жизни у тебя друзей нет. Одни коллеги да приятели. Это потому, что все вы друг другу что-то должны. Либо деньги, либо ответную помощь. Купи-продай… А друг – тот, кто тебе ничего не должен и кому ты ничего не должен. Друзья помогают друг другу, не думая о долге, а потому что иначе не могут.
Конечно, в его словах было зерно истины. И немалое зерно. Иначе бы у подобного образа жизни не было столько приверженцев. И насчет купли-продажи он во многом был прав. Что жратва? Что шмотки? Теперь покупают-продают даже смерть детей…
Но если отбросить красивые слова, в основе его философии лежало одно – жизнь за чужой счет. Проехаться, если подвезут. Поесть, если покормят. Поработать, если в охотку и работодатель нравится. Трахнуть попутчицу, если не откажет. Но когда где-то чего-то нужно добиваться, прошибать лбом стену, бороться с людьми и обстоятельствами, он шарахнется как черт от ладана. Своего рода философия «лишнего человека»… Жизненная позиция хронического неудачника…
Я не стал ему всего этого говорить. Он несомненно был образован – чувствовалось по речи. Но он бы не понял. Потому что не захотел бы понять. Потому что понять не значит упростить. Потому что понять значит простить. Без «у»… А на это большинство людей не способны. Они делят всех на наших и не наших. На грешников и праведников. На правоверных и неверных. На своих и чужих. Они – большевики; свои для них червонное золото, а чужие – дерьмо на палочке. Чужих можно ненавидеть. Или презирать. Но никогда нельзя – прощать…
Я опомнился. Эка меня занесло! Не бывает в мире ничего однозначного. Но есть люди, которых прощать нельзя по определению. Я не большевик, но если мне стало известно, что рядом живет человек, способный отнять жизнь у младенца, чтобы продать его тело… Ей-богу, мне ближе шлюха, которая сделала аборт и плачет: «Ребенка жалко!». Потому что ей действительно жалко, а этот человек воспользовался ее жизненными обстоятельствами, чтобы…
Я снова опомнился.
Куда это меня сегодня заносит. Ведь все гораздо проще! Есть закон и есть люди, преступающие его! И есть, в конце концов, твой долг!
Правда, слово это в последнее время затерли до основания, превратили в эвфемизм, который для одних означает источник средств существования, для других – оправдание собственной лени и трусости, для третьих – дополнительную возможность вымочить соперника в сортире, но само слово в этом не виновато. Долг был, есть и будет, чтобы там ни утверждали разного рода проходимцы. Долг – как любовь, честь и совесть; он вечен…
Я доел жухнущую на глазах сосиску, подобрал хлебной корочкой остатки кетчупа и проглотил теплый компот, больше смахивающий на помои, чем на фруктовый напиток. По-видимому, повар считал, что для обитателей дна и такое сойдет…
– Что, брат, не удалось тебя убедить? – спросил дервиш все с той же улыбкой.
– Не удалось, брат, – ответил я. – Есть долги, которые должны быть отданы. И мне нет пути с тобой, пока я не отдам кое-кому кое-какой долг.
Он протянул ладонь:
– Я уважаю чужую убежденность, брат. Прощай!
– Прощай, брат! – Я пожал сухую прохладную пятерню. И вышел из забегаловки.
34
Передо мной снова был стол с компьютером.
На этот раз я поехал в другое ателье, на Богатырский проспект. По принципу «Пуганая ворона куста боится!» Я, правда, считаю иначе. Лучше вырыть семь могил противнику, чем одну себе…
Компьютер не сообщил ничего стоящего.
В Петербурге насчитывалась масса женщин с фамилией Нежданова. Но ни одной Инги Артемьевны
