Изгард облизнул пересохшие губы. Никто, кроме гэризонца, не способен так изобразить кровь. Вейзахские мастера знали пятьсот оттенков красного цвета.
Изгард положил картину на место, выпрямился и подошел к ближайшему столу. Он взял один из наполненных вином кувшинов и сделал то, что, оставаясь в одиночестве, не делал почти никогда. Он налил себе стакан вина, красного, как кровь на картинах. Вкус его Изгард затруднился бы определить. Он знал только, что вино не отравлено — двое полководцев пили из этого кувшина. Изгард всегда замечал такие вещи.
Он согрел бокал в руках, перевел дыхание, пытаясь унять возбуждение. Завтра его царствование начнется по-настоящему. Ведь лишь когда его солдат прольет кровь врага и знамя с изображением Венца с шипами взовьется над завоеванной территорией, лишь тогда он будет считать себя истинным властителем Гэризона.
Изгард омочил губы в вине. Но для него душистый напиток был лишен всякого вкуса. Ни разу в жизни он не почувствовал вкус еды или питья. В организме всех, кто рожден был носить Корону с шипами, был какой-нибудь изъян. У Эвлаха Первого недоставало двух пальцев, его сын, Эвлах Второй, немного косолапил, а лицо внука напоминало морду зверя. Но этот монстр одерживал победу за победой, как и подобает королю. Таковы были властители Гэризона. Даже сам Хирэк был от рождения слеп на один глаз. Но одним здоровым глазом он видел лучше, чем обычные смертные видят двумя. Недостаток восполнялся превосходством в какой-то другой области. Это свойство объединяло всех, кому суждено было возложить на себя Венец.
Ни один
Изгард сделал глоток вина. Для него это была просто тепловатая жидкость. Он мог наслаждаться лишь ее запахом, но не вкусом.
Любое блюдо было для Изгарда лишь неким веществом. Мягкое, жидкое, маслянистое, жесткое — вот и все, что ощущал его гладкий язык, похожий на язык ящерицы. Он не получал удовольствия от еды. Принятие пищи было физической потребностью, отправлением организма, как мочеиспускание, стрижка ногтей или смазывание чересчур сухой кожи кремом. Изгард принимал пищу только потому, что без еды человек умирает.
В детстве Изгард и в самом деле чуть не погиб. Он наотрез отказывался от всего, что ему предлагали. Идиоты повара, в надежде сломить сопротивление мальчишки, готовили для него отборную дичь. Между тем для человека, не ощущающего вкуса, хуже мяса ничего не придумаешь. Оно жесткое и волокнистое, его жуешь, жуешь — и никакой отдачи, одно разочарование. Четырехлетний Изгард просто выплевывал его. Это продолжалось восемь дней, и врачи после бесчисленных попыток запихнуть в него хоть кусочек пришли в полное отчаяние. «Да что тебе не нравится, мальчуган? — вопрошали они. — Ты только попробуй, мясо такое сочное, вкусное, объеденье!» — «Я не понимаю, о чем вы говорите», — отвечал Изгард, и в конце концов они заподозрили истину. Было проведено несколько опытов. В ребенка вливали самые отвратительные из имеющихся в природе снадобий — йод, касторку, крепкий уксус — и изучали его реакции.
И, придя к выводу, что маленький Изгард в самом деле не чувствует вкуса пищи, доктора солидно покачали головами, как будто подтвердился давно поставленный ими диагноз, и удалились, перешептываясь между собой о том, что этому дитяти, видно, суждено возложить на себя Корону с шипами.
У Изгарда был необходимый для этого изъян.
И с тех пор, куда бы ни пошел Изгард, почтительный шепот сопутствовал ему в любом уголке Вейзаха: «Вот идет Изгард, сын Эбора. Говорят, он не ощущает вкуса пищи и напитков — только вкус крови». В любом другом городе западного континента такие слова были бы оскорблением. Но в Вейзахе они звучали как хвала.
Изгард проглотил вино. Больше ему не хотелось, он поставил бокал на стол и шагнул к двери. У него еще масса дел. Давешняя стычка с Эдериусом не давала королю покоя. Он грубо обошелся с писцом. А старик много значил для него. Очень много. Кроме Эдериуса, никому в Гэризоне, ни одной живой душе он не мог доверить Венец. И все же при каждой их встрече Изгард терял самообладание и набрасывался на писца с бранью.
Оплошность необходимо загладить. С этой мыслью Изгард распахнул дверь скриптория. Две фигуры у стола застыли на месте при его появлении. Эдериус вольготно откинулся на спинку стула, перо и ножик без дела валялись на лежавшей перед ним странице. Ангелина стояла у него за спиной, положив ручку с аккуратно накрашенными ноготками на плечо старика. Позади парочки на постаменте лежала Корона с шипами, золотой венец, игрой прихотливых теней окрашенный в кроваво-красный цвет.
Эдериус и Ангелина поспешно отскочили друг от друга и уставились на короля расширенными от ужаса глазами.
— Изгард, — промурлыкала Ангелина обычным своим голоском маленькой балованной девочки, — у бедняжки Эдериуса разболелось плечо. Он слишком много работал, у него начались судороги, а этот перелом...
— Ш-ш-ш, — шикнул на нее Изгард.
Ангелина осеклась на полуслове. Ее правая ручка беспомощно повисла. Левой же рукой она попыталась украдкой стащить со стола кусок пергамента.
В мгновение ока Изгард оказался рядом с женой и грубо схватил ее за запястье:
— Дай мне это.
Личико Ангелины жалобно сморщилось. Синие глаза наполнились слезами.
— Но это моя картинка. Я не хочу показывать ее.
В припадке ярости Изгард наотмашь ударил ее. Голова Ангелины мотнулась назад, она отпрянула, нелепо взмахнула руками и рухнула на каменный пол. Эдериус испуганно охнул. Изгард снова занес кулак, но в последний момент сдержался и не ударил. Вместо этого он нагнулся, выхватил у Ангелины спорный листок и скомкал его в руке. Лишь через несколько минут ему удалось справиться со вспышкой гнева. Ангелина и Эдериус не осмеливались пошевелиться.
Постепенно в голове у Изгарда прояснилось. Кровь отхлынула от лица. Он разжал кулак и расправил обрывок пергамента. На нем был намалеван песик с разноцветными лапками и золотистыми мордочкой и хвостиком. Обычная детская раскраска.
— Сир, — тихо проговорил Эдериус, — я нарисовал эту картинку, чтобы немного развлечь ее величество.
Изгард рассеянно кивнул, опустился на колени перед женой и протянул ей руку.
— Ну же, любимая, — Изгард старался говорить как можно нежнее, — давай я помогу тебе подняться.
В уголке рта Ангелины выступила капля крови. Все еще лежа на полу, она метнула вопрошающий испуганный взгляд на Эдериуса.
Изгард отер кровь ладонью. Он лишь слегка коснулся губ жены, но в груди шевельнулось какое-то странное чувство. Ангелина дрожала как в лихорадке, тоненькие пальчики машинально перебирали ткань платья. Что заставило его ударить это хрупкое создание? Она просто хотела подбодрить Эдериуса, вот и все. Изгард смущенно убрал руку.
— А теперь ступай, Ангелина, — выпрямляясь во весь рост, велел он. — Мне нужно переговорить с писцом с глазу на глаз.
Ангелина уже достаточно знала своего мужа и повелителя, умела различать оттенки и модуляции его голоса и понимала, когда надо беспрекословно повиноваться. Она поднялась, оправила платье и вышла из комнаты, притихшая, как ребенок после родительской взбучки.
Только теперь Изгард взглянул на Эдериуса. Левое плечо писца от неумело накрученных под туникой бинтов стало похоже на бесформенный ком. Изгарду захотелось потрогать, погладить больное место.
— Я не желаю видеть тебя наедине с моей женой. Никогда, — отчеканил он вместо того. — Ясно?
— Но, сир, королева мне как дочь. Мне бы и в голову не пришло...
Изгард стукнул кулаком по столу. Страницы рукописи рассыпались в беспорядке, звякнула чернильница. Кувшин опрокинулся, и вода залила последний рисунок Эдериуса.
— Я ясно выразился?
Эдериус сокрушенно повесил голову. Вода со стола капала ему на колени.
