краснокожих, и потом убийства мистера Уоттса. События, похоже, прибыли пакетом. Их ничто не разделяло. Между ними не было времени вздохнуть.
Офицер посмотрел на наши шокированные лица. Его злобный взгляд говорил каждому из нас, что его не беспокоит то, свидетелем чего мы стали. Он поднял подбородок. Еще раз сказал, что больше не будет никакого вранья. Он его не потерпит. Его взгляд говорил, что он ищет страх в наших лицах. Он искал кого- то, кто привлечет его внимание. Может, он убил бы ту несчастную душу за дерзость.
Мы смотрели в землю, будто нам должно было быть стыдно. Я слышала, как он облизывал губы — настолько близко он находился, но он знал, что ему не нужно повышать голос. Мы были так напуганы, что он мог шептать, и мы бы его услышали.
— Поднимите головы, — сказал он.
Он ждал, пока все мы не оторвали взгляд от земли. Он ждал, пока последний ребенок не поднимет глаз, и родитель не подтолкнет его.
— Спасибо, — почти вежливо, наконец, произнес он. И таким же тоном спросил:
— Кто видел это?
Он пристально всматривался в наши лица, и мне стыдно признаться, что я была одной из тех, кто снова опустил глаза к земле. Только когда один из нас заговорил, я, вопреки собственному желанию, подняла голову.
— Я видел, сэр.
Это был Дэниэл, он выглядел довольным собой. Он быстрее всех в классе ответил на вопрос. Офицер смотрел на него долго и пристально. Он не знал, что Дэниэл был туповатым. Он отдал приказ солдатам, они кивнули и двое из них увели Дэниэла в джунгли. Он пошел без возражений, размахивая руками. На мгновение показалось, что никто из нас не станет возражать. Заговорила бабушка Дэниэла, та самая женщина, что приходила к нам в класс рассказать о голубом цвете.
— Сэр, позвольте мне пойти с внуком. Пожалуйста, сэр.
Краснокожий кивнул, и старушка, благодарно кивнув в ответ, похромала, волоча больную ногу, за другим солдатом, который выглядел раздосадованным тем, что ему пришлось вести старую женщину в джунгли.
В нашем строю заплакал маленький мальчик. Офицер шлепнул его, чтобы он заткнулся. Руки матери прижали сына. Она хотела успокоить его, но не хотела двигаться без разрешения офицера. Всхлипы затихли сами собой. И когда офицер повернулся к нашему концу строя, мать опустила руки и уткнула малыша себе в ноги.
Офицер выглядел довольным этими событиями. Все шло хорошо, пожалуй, даже лучше, чем он предполагал. Он шаркнул ботинками и сомкнул руки за спиной. Когда он говорил, то ни на кого особо не смотрел.
— Еще раз спрашиваю вас, дураки — кто видел, как умер белый? Кто видел?
Тишина была долгой и жаркой, насколько я помню, даже птицы молчали.
Не было ни единого звука, пока я не почувствовала, как мама отошла от меня.
— Сэр. Я видела, как ваши люди изрубили белого человека. Он был хорошим человеком. Я здесь, как свидетель Господа.
Офицер быстрым шагом подошел к маме и ударил ее по лицу открытой ладонью. Сила удара повернула ее голову. Но она даже не вскрикнула. Она не упала на землю, как слабая женщина. Наоборот, казалось, она стала еще выше.
— Я буду свидетелем Господа, — повторила она.
Офицер выхватил пистолет и выпустил несколько путь в землю у маминых ног. Она не пошевелилась.
— Сэр, я — свидетель Господа.
Командир отдал приказ и двое солдат схватили и потащили ее на край деревни. Она не кричала. Я не слышала ни единого слова.
Я хотела пойти с ней, но боялась. Я также хотела вступиться за мистера Уоттса, но была слишком напугана. Я не знала, как заговорить или побежать за мамой, чтобы не навредить себе.
— Ты. Как тебя зовут?
Вблизи я видела пленку пота на лице офицера, и его желтые глаза, чувствующие мой страх так, как чует его собака.
— Матильда, сэр.
— Ты как-то связана с этой женщиной?
— Она моя мать, сэр.
Как только он услышал это, то заорал своим людям. Солдат подбежал и толкнул меня прикладом винтовки.
— Пошла. — сказал он. Он все толкал меня прикладом. Но я знала, куда идти.
Когда я обогнула хижины, мама лежала на земле. На ней был краснокожий. Другой солдат застегивал штаны — этот глянул на меня. Он что-то крикнул солдату, который привел меня. Этот человек сказал что-то в ответ, и тот, который застегивал штаны, улыбнулся. Человек, который был на маме, посмотрел через плечо, а тот, что привел меня, сказал: «Ее дочь». И мама очнулась.
Она скинула с себя солдата. Я увидела ее наготу и устыдилась за нас обеих так, что начала плакать. Мама молила солдат.
— Прошу. Будьте милосердны. Посмотрите. Она же совсем девочка. Моя единственная дочь. Прошу. Умоляю. Только не мою дорогую Матильду.
Один из солдат выругался и велел ей заткнуться. Тот, которого я видела на ней, сильно ударил ее по ребрам, и она упала, задыхаясь, на землю. Солдат, который привел меня, схватил меня за руку и держал. Мама пыталась сесть, она хрипела и стонала. Она протянула мне руку. Я видела, как ее лицо исказилось ужасом. Ее мокрые глаза, бесформенный рот.
— Иди ко мне, — сказала она, — иди ко мне, моя дорогая Матильда. Дай я обниму тебя.
Солдат немного отпустил меня, но потом дернул назад, как рыбу на крючке. Другие рассмеялись.
Я почувствовала облегчение, когда появился офицер с потным лицом. Похоже, ему не понравился вид моей мамы, валяющейся в пыли. Его глаза и губы кривились от отвращения. Он приказал ей встать. Мама с трудом поднялась. Она держалась за ребра. Я хотела помочь ей, но не могла пошевелиться. Я словно приросла к месту. Офицер, наверное, точно знал, что я чувствовала и о чем думала. Он окинул меня смешливым взглядом — не совсем улыбкой, но взглядом, который остался со мной по сей день. Он взял у одного из своих людей винтовку и стволом поднял подол моего платья. Мама бросилась к нему:
— Нет. Нет! Пожалуйста, сэр. Умоляю вас.
Солдат схватил ее за волосы и оттащил назад. Свидетель Господа снова превратилась в мать, но офицер не видел этого. Он видел только женщину, которая пообещала быть свидетелем Господа. Он заговорил тихо, как, наверное, должен говорить человек, владеющий собой.
— Ты умоляешь меня? Взамен на что? Что ты дашь мне за спасение своей дочери?
Мама выглядела сломленной. Ей нечего было дать. Офицер это знал и потому улыбался. У нас не было