У меня получилось!
В последующие годы мы смотрели на мальчиков уже совсем другими глазами. Мы учились в шестом классе, и я грелась в лучах обаяния Молли, видя, что их глаза скользят по ее косам и ногам, как пальцы слепца – жадно и благоговейно.
Я по-прежнему была влюблена в Молли, но между нами возникло какое-то напряжение. Это началось с появлением Томми Дифелиса. В свои четырнадцать лет он трижды отсидел в шестом классе, поэтому был самым старшим; все девчонки с ума по нему сходили, но он положил глаз на одну только Молли.
В тот вечер, когда состоялся футбольный матч с участием нашего колледжа, Молли взяла меня с собой на дешевые места, где сидели болевшие за Чарльстон, – мы знали, что здесь не встретим ни учителей, ни других родителей, которые могли бы все рассказать нашим мамам. Молли села на пожелтевшую траву и вытащила из потайного отделения в сумочке пачку сигарет. Я никогда не пробовала курить, но следила за ней, как зачарованная: она достала сигарету, зажала ее губами и поднесла к ней спичку. Держала она ее элегантно, между средним и указательным пальцем, и пускала клубы дыма прямо в голубое небо.
Молли предложила сигарету и мне, но я покачала головой. Она скрестила ноги, оперлась локтями о бедра; кончик ее сигареты светился в пыльном воздухе, так что стали видны золотистые волоски у нее на ноге.
– Мужчинам нравится, когда женщина курит, – сказала Молли. – Это прекрасный предлог, чтобы завязать разговор. Ты просто вытаскиваешь пачку или портсигар и оглядываешься кругом в поисках огонька. В таких случаях они всегда дают тебе прикурить. Я специально смотрела, как мама это делает, – она покачивала ногой, ступня ее плавала в воздухе.
– Разве ты не собираешься смотреть игру? – спросила я. Я наклонилась вперед, к полю, уперлась руками в колени. Мне было холодно.
– Игру! – фыркнула Молли. – Мы вовсе не из-за игры сюда пришли. Подожди немного. – Она глубоко затянулась и закрыла глаза, совершенно удовлетворенная. С того момента, как Молли зажгла сигарету, она ни разу не кашлянула, и я поняла, что она курила и прежде.
Когда обе команды вышли на поле и промаршировали под заливавшими стадион яркими огнями, сверкая белыми бутсами и стараясь попасть в такт барабанной музыки из «Поднять якоря!», появился Томми Дифелис, во фланелевой рубашке на молнии и джинсах с закатанными штанинами, и неторопливо направился к нам.
– Так-так-так, – сказал он, садясь прямо перед Молли. – Значит, вы здесь!
– Я же говорила тебе, что мы придем, – громко ответила Молли, откидывая голову назад. Вокруг ее головки вился дымок.
Я ничего не знала о назначенной встрече с Томми. А он уже уселся рядом с Молли, глаза его светились удовольствием. В нем было что-то грубое и опасное.
– Для меня найдется сигаретка? – спросил он, ухмыляясь.
Молли открыла сумку, вытащила пачку «Лаки Страйк» и протянула ее ему. Он, не торопясь, взял сигарету, задержавшись пальцами на руке Молли. Из заднего кармана джинсов он вытащил зажигалку, одной рукой ловко выбил из нее пламя и тянул в себя воздух до тех пор, пока сигарета не зажглась.
– Спасибо, – сказал он, возвращая Молли пачку и снова пробегая пальцами по ее руке. – Увидимся позже.
Молли кивнула. Он ушел, но его запах, запретный, отдающий табаком, остался и окутал нас, словно мантией.
– Молли, ты что, с ума сошла? – спросила я. – Что все это значит? – Меня растревожило это зрелище: Молли и Томми вместе, головы их почти соприкасаются.
– Не волнуйся, – сказала Молли. – Мы еще позабавимся. – Ее ступня по-прежнему резко раскачивалась, вспарывая влажный ночной воздух.
Игроки вернулись на поле. Было уже трудно рассмотреть цвет их формы. И я понятия не имела, кто выигрывает.
Потом игра закончилась – Чарльстон выиграл. Понять это мне удалось лишь по тому, что трибуны вокруг меня восторженно взревели.
Молли уже была у выхода и звала меня. Слова ее были едва слышны в нарастающей волне шума.
– Надо идти домой, – сказала я, подбежав к ней.
– Если хочешь, пойдем, – ответила она.
– А если Томми что-нибудь сделает?
– То есть? Что он может сделать? Ладно тебе.
Она повернулась и направилась в толпу. Я пошла за ней. Потоки людей разъединили нас: они стремились и на поле, и к выходу.
Я знала, что пойду за Молли, потому что всегда шла за ней. И где-то глубоко внутри я знала, что хочу, чтобы что-то – что-то такое, чего я не могла объяснить, – случилось.
Она повела меня на окраину, где жгли костер. Несколько последних угольков еще светились в темноте, словно мы пришли в деревню, которая сгорела перед самым нашим приходом. Землю окутывала тишина, она подбиралась все ближе и охватывала нас. Перед нами расстилалось поле собранной кукурузы; ее коричневые стебли лежали, словно павшие солдаты.
– Давай наберем каких-нибудь веток, – сказала Молли, – надо опять разжечь этот костер. Смотри, – она указала на расплывчатые формы переплетавшихся над нами веток деревьев и на толстые бревна, которые положили на траву специально, чтобы на них можно было сидеть, – видишь? – Она опустилась на колени и попыталась возродить угольки к жизни с помощью своей сигареты.
Заметно похолодало. Мне стало трудно дышать, кровь отхлынула от щек, уши горели. Собравшись в комочек, я повернулась к ночи спиной и снова посмотрела на Молли.
