– Пру, тебе нельзя, – робко сказала Альма. – Не валяй дурака. Ты же на ногах не стоишь. И потом, там наверняка потребуют документы. Сам знаешь, чем это кончится.
– Даже кровь сдать не могу, – тоскливо пробормотал он и плюхнулся назад.
– Сиди дома и слушай радио, – ласково сказала Альма. – Мы скоро вернемся. Расскажешь нам, что еще передавали.
Пруит молчал. Когда они пошли одеваться, он даже не посмотрел в их сторону.
– Я должна сбежать хоть на полчаса, – вполголоса сказала Альма. – Я здесь задыхаюсь.
– А с ним ничего не случится? – шепотом спросила Жоржетта. – Он так переживает, я даже не думала.
– Все будет нормально, – твердо сказала Альма. – Просто он чувствует себя виноватым. Ну и, конечно, расстроился. И немного перепил. За ночь у него это пройдет.
– Может, ему все-таки лучше вернуться?
– Его тогда опять посадят.
– Да, конечно.
– Сама все понимаешь, чего же говоришь глупости?
Когда они оделись и вышли в гостиную, он все так же сидел перед приемником. Радио продолжало бубнить отрывистыми напряженными фразами. Снова что-то про Уиллерский аэродром. Он не поднял на них глаза и не сказал ни слова. Альма перехватила взгляд Жоржетты и предостерегающе покачала головой. Они молча вышли из дома.
Два часа спустя, когда они вернулись, он сидел все там же, в той же позе, и, если бы не опустевшая бутылка, можно было бы подумать, что за время их отсутствия он не шелохнулся. Радио все так же продолжало говорить.
Пожалуй, он даже протрезвел, к нему пришло то состояние обостренной ясности восприятия, что иногда наступает у пьяниц после долгого непрерывного запоя. Но воздух в доме был по-прежнему наэлектризован, казалось, в гостиную наползли черные, с потрескиванием трущиеся друг о друга грозовые тучи, и после суматохи города и яркого солнечного света воскресных улиц тягостное напряжение давило еще сильнее, чем раньше.
– Ну мы и съездили! – бодро сказала Альма, пытаясь пробить брешь в угрюмом молчании.
– Вот уж действительно, – кивнула Жоржетта.
– Хорошо еще, что были на машине, а то бы никогда в жизни туда не добрались, – продолжала Альма. – А уж назад тем более. В городе все с ума посходили. Ни проехать, ни пройти. Кругом грузовики, автобусы, легковые – все забито, сплошные пробки.
– Мы в госпитале познакомились с одним парнем, – сообщила Жоржетта. – Он сказал, что хочет про все это написать книгу.
– Да, – подхватила Альма. – Он преподает в университете английский и…
– А я думала, он репортер, – перебила Жоржетта. – Разве он не репортер?
– Нет, он в университете преподает… Во время бомбежки он помогал эвакуировать женщин и детей, а сейчас возит в госпиталь доноров.
– Он решил встретиться со всеми, кто имел к этому хоть какое-то отношение, и записать, что они ему расскажут, – объяснила Жоржетта. – А потом напечатает. Все слово в слово.
– Книжка будет называться «Славьте господа и не жалейте патронов», – добавила Альма. – Это из проповеди одного капеллана в Перл-Харборе.
– Или, может быть, «Помните про Перл-Харбор», – сказала Жоржетта. – Он еще сам не решил.
– Очень умный парень, – заметила Альма.
– И очень вежливый, – добавила Жоржетта. – Разговаривал с нами прямо как с порядочными. Всю жизнь, говорит, мечтал увидеть, как творится история, и вот теперь, наконец, увидел.
– На Кухио-стрит целый дом разбомбило.
– А на углу Мак-Кули и Кинга бомба в аптеку попала. Все погибли: и аптекарь, и его жена, и обе их дочки.
– Ладно, – сказала Альма. – Надо бы что-нибудь приготовить. Мае есть захотелось.
– Мне тоже, – кивнула Жоржетта.
– Ты будешь есть? – спросила Альма.
Пруит отрицательно покачал головой.
– Нет.
– Пру, тебе обязательно надо поесть, – сказала Жоржетта. – Ты все-таки столько выпил.
Пруит протянул руку, выключил радио и мрачно посмотрел на них.
– Слушайте, вы, отстаньте от меня. Чего пристаете? Хотите есть – ешьте. Я вас ни о чем не прошу. Не лезьте вы ко мне!
– Что-нибудь новое передавали? – спросила Альма.
– Нет, – зло сказал он. – Толкут в ступе одно и то же.
