А еще у меня были электронные письма.
Он начал с простых: «Когда я тебя снова увижу? Я без тебя как утомленный шторм».
Но быстро перешел к: «Ким, я скучаю по твоему прекрасному лицу, твоей притягательной улыбке и мягкому сердцу, которое делает тебя такой удивительной. Ты такая потрясающая, что мне не хватит жизни, чтобы оценить тебя по достоинству. Мне кажется, весь мир у моих ног, потому что я тебе не безразличен».
Сначала я от смущения поджимала пальцы на ногах — это было странно, если взять в расчет, как на меня обычно реагируют мужчины. Но он был так нежен и искренен, что я решила — Томас прислан мне небом в качестве компенсации за всех мужчин, которых хватало только на «А ты вообще ничего, правда!».
Он как будто знал, что именно мне хочется от него услышать: «Надеюсь, ты хорошо встретилась с мамой. Жаль, что меня там не было, — я бы хотел познакомиться с ней и рассказать, какая у нее ослепительная дочь».
Он даже смешил меня временами: «Я скучаю по тебе и по себе самому — ты избаловала Томаса, и он теперь считает за норму получать от тебя столько внимания. А когда этого не случается, он думает, что над Швецией нависло стихийное бедствие. Уменя теперь с ним большие проблемы — он считает себя одним из самых красивых, вечно грезит наяву и уже начинает думать, что Британия — это не так уж плохо…»
Именно такого романтического эскапизма мне всегда и не хватало: «Можем ли мы влюблено танцевать под дождем, никогда не возвращаться в человеческое общество и до скончания веков жить счастливо в объятиях друг друга?»
Он как зеркало отражал мои чувства: «Ничего не понимаю! Я не верю, что такое может случиться со мной!»
Впервые в жизни я могла ходить на мелодрамы и вместо того, чтобы, захлебываясь слезами, в конце бормотать «Эх, мне бы так…», пожимать плечами: «Это еще что! Видели бы вы, как влюблен в меня Томас!»
Ежедневное ощущение, что жизнь проходит мимо, оставило меня. Я нашла человека, который видел меня такой, какой я хотела бы быть. Я перестала сомневаться, что подобный нереальный роман действительно может существовать, и смаковала все его электронные поцелуи. Мама совсем потеряла голову. Когда я сказала, что, наконец, нашла Кого-то, в ее взгляде я увидела такую гордость, какую мои карьерные успехи у нее, никогда, не вызывали. Они с Клео убеждали меня в один голос: — Отправляйся к нему?
Его работа и моя будто сговорились, и мы не могли встретиться больше месяца. Чем дольше мы не видели друг друга, тем больше я нервничала, что волшебство может рассеяться. Но как только я начинала свои «а что, если..», Клео неизменно отвечала одно и то же:
— Есть только один способ это проверить. И вот, несмотря на то что в тот момент финансы мои были на нуле (я спустила все свои сбережения на подержанный «фольксваген-поло» за месяц до поездки в Швецию), я потратила 350 фунтов на самолетный билет до Стокгольма.
Я думала, что в худшем случае задохнусь от избытка его любви. Я была неправа.
9
— Buona sera![47] — Марио просиял, когда мы с мамой вошли в зал.
— Buona sera, — отзываемся мы хором, взгромождаясь на обитые бархатом высокие барные стулья.
— Готовы для коктейля? — спрашивает он, просвечивая меня своим рентгеновским взглядом так глубоко, что у меня, кажется, даже печенка смущенно краснеет.
Мы киваем и приготавливаемся наблюдать за работой мастера.
— Свежая клубника! — объявляет Марио, протягивая нам два идеальных образца в форме сердечка. — В Италии мы говорим, что у клубники хороший вкус только тогда, когда ты влюблен…
Мама наклоняется вперед и откусывает от клубничины, которую он подносит к ее губам. Кокотка! Я беру ягоду, которая вьется у моего рта, в руку и съедаю.
— Ну? — спрашивает он, переводя взгляд с меня на маму.
— Чудесно! — восклицает мама.
— Горьковато, — комментирую я. — Но сойдет
— Я сделаю ее для тебя вкусной, — говорит Марио, ссыпая остальную клубнику в бленде р.
Не могу поручиться, что именно он имеет в виду — что добавит сахара или что заставит меня в него влюбиться. Меня охватывает легкая паника от предчувствия, что моего мнения в последнем случае не спросят. Я точно не знаю, как там это все на самом деле происходит между мальчиками и девочками, но уверена, что не откажусь от обета безбрачия, который приняла благодаря Томасу, ради Марио — мой ограниченный опыт подсказывает мне, что влюбляться в официанта-итальянца — это не то. Что-то есть тут от хорошо продуманного мошенничества. Ты начинаешь думать: я на это не попадусь — это слишком очевидно! Но тебя берут измором, смотрят с отлично разыгранной тоской (обычно так смотрят собаки, чтобы заставить тебя отдать им под столом кусочек свиной котлеты), а потом целуют так, будто целиком пытаются залезть к тебе в рот. Если работает профессионал, то он делает что-нибудь такое милое, совпадающее с твоими тайными пристрастиями, так что ты некоторое время не чувствуешь, будто стоишь в бесконечной очереди вместе с остальными дурочками, наоборот — тебе кажется, будто тебя увидели в истинном свете. А в довершение всего эти мастера используют ревность, чтобы заставить тебя поверить, что у вас серьезные отношения, а не курортная интрижка, — так что ты и ахнуть не успеешь…
Я наблюдаю, как Марио осторожно размешивает шампанское в клубничной мякоти, не лопнув и пузырька. Он же не может мне понравиться, правда? Я бы и спрашивать не стала, если бы он не смотрел на меня так. Но, учитывая то, что я ему вроде бы уже понравилась, нужно свериться с показаниями собственного сердца — просто чтобы убедиться, что он ничего не замышляет. Он берет две маленькие квадратные коктейльные салфеточки и кладет их на стойку передо мной и перед мамой под одинаковыми углами. Нет, не может, с облегчением понимаю я. Все эти ритуальные манипуляции с напитками начинают меня раздражать.
— Как это называется? — спрашивает мама, беря, наконец, своей изящной рукой бокал с шипучей розоватой массой.
— Это называется «Ким»? — говорит Марио обыденным тоном.
Мы с мамой переглядываемся с понимающим видом:
— А завтра оно называется «Аманда», а послезавтра — «Изабелла»!
Марио делает наигранно-обиженное лицо.
Мы смеемся и говорим ему:
— Salute! — и синхронно отпиваем.
М-м-м… Благодать. У нас тут же розовеют щеки. Ко второму бокалу мама решила, что мы с ней лучше всех в заведении одеты для «нашего первого вечера». Она уже успела раскритиковать в пух и прах всех присутствующих: слишком вычурно — прямо Кармен Миранда, слишком скучно — прямо Кейт Ад и, слишком много драпировки — прямо Ануска Хемпель. Прежде я никогда не видела, чтобы мама с такой легкостью и удовольствием выпускала на волю свою стервозную половину, это меня рассмешило, и я хохотала, пока живот не заболел. Марио смотрел на нас с легким неодобрением. Когда он предложил нам печенье, мне показалось, он считает, будто нам стоит закусывать. (Печенье он произносит как «пи-че-не», так что мы с мамой опять начинаем хихикать.)
— У вас нет «Ринго»? — спрашиваю я, вспоминая Нино.
— Нет, — хмурится он.
— Но вы ведь о нем слышали?
— Конечно, но оно сладкое, а у меня только соленое. — Он достает жестяную коробку и высыпает на тарелку горку сухого пряного печенья.
