Ночь подходила к концу. Давно прекратила работу электростанция. Комнату освещал маленький фонарик, соединенный тонкими проводками с сухими батареями. Фонарик лежал на столе, и синеватый пучок света падал от него на белую стену, образуя большую луну.
Наташа сидела на стуле у окна, в дорожном платье и ботинках, с серым шелковым шарфам на шее. За стеной грустно завывал ветер. Время от времени о стекла бились капли дождя, словно чья-то невидимая рука бросала крупные пригоршни гороха.
Мельников в сорочке, шароварах и теплых носках полулежал на железной койке, даже не отвернув одеяла. Бессонные ночи давали о себе знать. Веки слипались, голова устало падала на плечо.
Но вот он встряхнулся, потерев пальцами виски, заходил по комнате. Потом остановился перед Наташей и заговорил, размахивая рукой:
— Это неумно. Понимаешь? Неумно. Если хочешь, я утром же приглашу Ольгу Борисовну.
— Еще чего не хватало, — вспыхнула Наташа. — Он пригласит любовницу, а жена должна объясняться с ней. Очень умно.
— А как же быть?
— Никак. Я все обдумаю сама.
— Ладно, думай, — сердито сказал Мельников. — А сейчас иди спать. Вот кровать.
— А ты?
— Я устроюсь на полу.
Он взял одеяло, расстелил его возле печки и сел, по-мальчишески обняв колени. Наташа стала раздеваться. Ботинки поставила возле кровати, платье и шарф аккуратно повесила на спинку стула. Мельников уголками глаз следил за каждым ее движением. Ведь больше девяти месяцев он ждал свою Наташу. И вот она перед ним, как и прежде, по-девичьи гибкая, большеглазая, с крупными пушистыми локонами вокруг смуглой шеи. Только лицо непривычно суровое и взгляд какой-то чужой, недоверчивый.
— Наташа! — тихо позвал Мельников. Она даже не повернулась, быстро поправила подушку и легла, до плеч укрывшись простыней.
Мельников подошел к ней и долго смотрел на рассыпанные по подушке волосы, на маленькое розовое ухо, наполовину спрятанное в локонах, на поблескивающие зеленые капельки бус, забытых на шее. И вдруг его наполнило страстное желание взять Наташу на руки и целовать, целовать без конца, как впервые после свадьбы. Он уже качнулся вперед, протянул руки... «Нет, сейчас это невозможно», — подсказал ему внутренний голос. Он резко повернулся к столу, потушил фонарик и лег возле печки на сером солдатском одеяле.
Когда Мельников проснулся, было уже светло. На улице моросил дождь. Приречная впадина с деревьями и кустарниками потонула в густой пелене тумана. Снежные сугробы возле дома заметно осели, стали ноздреватыми и серыми.
Наташа лежала по-прежнему лицом к стенке, до плеч укрытая белой простыней. Чтобы не разбудить ее, Мельников на цыпочках прошел в кухню, умылся, впервые не сделал ни одного гимнастического упражнения. Прежде чем уйти на службу, он подсел к столу и написал записку:
«Родная, когда ты успокоишься и хорошо подумаешь, тревоги улягутся. В этом я уверен. Жаль только, что какая-то нелепость омрачила нашу встречу. Очень жаль.
Положив записку на видном месте, Мельников, стараясь не шуметь, оделся и вышел на улицу. Холодный воздух освежил его, напомнил о многодневной борьбе с бураном, о завалившемся бронетранспортере, болезни ефрейтора Груздева. Ни вечером, ни ночью, ни даже утром, когда проснулся, он не подумал об этом. А сейчас забеспокоился, быстрее зашагал по обледеневшей дороге.
В штабе царила тишина. Выслушав рапорт дежурного, Мельников спросил:
— Майор Степшин есть?
— Нет, — ответил дежурный, — не приходил еще.
— Тогда пригласите ко мне Мирзояна.
Вскоре прибежал Мирзоян с марлевой наклейкой на темной щеке. Мельников посмотрел на него, покачал головой.
— Эх, вожак молодежный, людей учил бороться с обморожением, а про себя забыл.
— Виноват, — смущенно сказал Мирзоян, опустив голову. — Все время следил, рукой тер. Не знаю, как получилось, товарищ подполковник.
— Ничего, — подбодрил его комбат. — Война без жертв не бывает. Как там другие себя чувствуют?
— Вроде хорошо. Жалоб нет. О Груздеве беспокоятся.
— Да, Груздева жаль. Всех больше пострадал.
В дверь заглянул Степшин, обветренный, с красным поблескивающим носом. Комбат кивнул ему:
— Заходите, заходите, майор!
Степшину было поручено держать связь с совхозной больницей, в которой остался Груздев, и узнавать о его состоянии.
— Что с больным? — спросил Мельников.
— Эвакуирован.
— Куда?
— В окружной госпиталь.
— На чем?
— Командующий дал самолет.
— Это хорошо, — сказал Мельников и подумал: «Значит, Павлов позаботился, иначе откуда бы командующий узнал, о Груздеве. Какой наш генерал все-таки внимательный человек».
После разговора со Степшиным и Мирзояном комбат направился в парк посмотреть на боевую технику. На полпути догнал его посыльный из штаба полка, сообщил, что вызывает полковник.
На штабном крыльце Мельников лицом к лицу столкнулся с Соболем. Тот злой, раскрасневшийся, каким-то не своим голосом спросил:
— Ты куда Сергей, к управляющему? Ох, он и разъярен, ако змий. Ни за что сейчас придрался. Доложи, говорит, почему поехал в Москву жениться, а вернулся один.
— Ну и как, оправдался? — спросил Мельников.
— Где там? Слушать не хочет. Пиши, говорит, объяснение и все. Боюсь, как бы не заварил кашу. А то у меня ведь с переводом дело вроде настраивается. Ну, тебе тоже холодно не будет. Я знаю, зачем вызывает.
Жогин ожидал Мельникова не один. В кабинете сидели. Сердюк и Григоренко. Сидели молча. Замполит нервничал, двумя пальцами покручивал кончик уса.
— Садитесь, — сухо сказал Жогин, указав на приготовленный стул. «Какая любезность, — подумал Мельников. — Что-то раньше я не примечал этого».
Жогин помолчал, многозначительно постучал пальцами по столу.
— Ну, — спросил он, загадочно сморщив лоб и наклонив набок голову, — навели порядок в собственном доме? Жену уговорили?
— Да, — ответил Мельников, стараясь казаться спокойным. — Не совсем, правда.
— Не верит, наверное? И правильно делает. Я давно знал, что так получится. В донжуаны играете, подполковник.
— Никак нет, — попытался возразить Мельников. — Тут явное недоразумение. Я вчера уже вам докладывал.
— Бросьте прикидываться наивным, — оборвал его Жогин. — Запутались в бабьих юбках, так извольте мужественно признаться. А вы еще какие-то оправдания ищете. Да вы представляете, что значит не
