роту к старшему лейтенанту Крайнову и скажите, что пришли по приказанию комбата поделиться опытом устройства ниш.
Бояркин покосился на Буянова: как, мол, быть-то? Тот забеспокоился, сказал неуверенно:
— Обида может получиться, товарищ подполковник.
— Не получится. За науку спасибо говорят.
И Бояркин побежал вдоль траншеи, пригнув голову.
Вскоре Мельников лицом к лицу встретился с Нечаевым. Тот выбирался из минометного отсека, стряхивая с шинели брызги воды и грязи. Вид у него был усталый, хмурый.
— Здравствуйте, капитан, — сказал комбат, и ему стало вдруг неловко и за свою чистую шинель, и за то, что всю ночь он провел дома, а Нечаев месил грязь вот здесь, в степи, вместе с солдатами.
— Ну, как оно? — мягко спросил Мельников. — Досталось?
— Да, чувствительно, — ответил Нечаев. В голосе его комбат уловил неприятную сухость, насторожился:
— Что-нибудь случилось?
— Нет, вроде, все в порядке, — сказал тот, пожимая плечами.
— А мне кажется, не все. Говорите.
Капитан опустил голову:
— Не буду, товарищ подполковник.
— Почему?
— Не могу сейчас, лучше потом.
— Я не узнаю вас, капитан. Что с вами?
Нечаев тяжело вздохнул и приложил руку к груди:
— Вот, здесь у меня болит, товарищ подполковник. Мельников долго смотрел в розовеющее лицо замполита, как бы угадывая, что его волнует, потом сказал твердо:
— Это надо выяснить сейчас. Зачем откладывать?
Они зашли в один из пустых отсеков, стали друг против друга. Рядом с бруствера гулко, как в бочке, капала вода. Под ногами плескалась лужа. Еле справляясь с волнением, Нечаев спросил Мельникова:
— Что у вас, товарищ подполковник, с Ольгой Борисовной? Серьезно или как?
Комбат улыбнулся:
— А вы почему спрашиваете? Узнали про историю с пропуском, что ли?
— Да, узнал... И не только это...
— Что же еще? — сохраняя спокойствие, допытывался Мельников.
— Сама кое-что говорила, — неуверенно сказал Нечаев.
— Это интересно. Что же именно?
Капитан замешкался, отвел глаза в сторону.
— Да вы не стесняйтесь, — подбодрил его Мельников.
— Не в том дело, товарищ подполковник.
— В чем же?
— Прямо так не говорила, а вообще было понятно...
Мельников взял Нечаева за плечи, притянул к себе, спросил участливо:
— Вы любите ее?
Нечаев промолчал.
— Все ясно, — уверенно сказал комбат. — Тогда слушайте меня, как мужчина мужчину. Все, что беспокоит вас, неправда. Ольга Борисовна порядочная женщина, и вы не можете думать о ней плохо. Я потом на досуге расскажу вам все подробно. А сейчас, капитан, прошу поверить моей офицерской чести.
— Да я что, я не с обидой, — поправился Нечаев. — Сказал, как думал, а ведь мог и молчать, конечно.
— Вы правильно сделали, что сказали. И не держите в голове эту мысль. Скомандуйте ей шагом марш, по-солдатски.
Нечаев повеселел. Он потравил сбитую набок шапку, сказал тихо:
— Если так, то извините, товарищ подполковник.
— Эх, капитан, капитан, и как вы этому поверили?.. Ну ладно, — махнул рукой Мельников. — Пустяки, Как настроение у людей?
— Хорошее, — ответил Нечаев. — Правда, кое-кто ворчит: вода, дескать, заливает. Нельзя ли отменить глубокие работы?
— Я слышал, — сказал Мельников, — даже Крайнов такую мыслишку носит. Забывают, что война ведь и болота не обходит. — Он подумал и заключил: — Недоработка, товарищ замполит. Наша с вами недоработка... А где майор Степшин?
— На левом фланге. Подполковника Сердюка сопровождает.
— Сердюк здесь? Помогать пришел?
Нечаев вздохнул:
— Не знаю. Пока недостатки выискивает.
— Тоже работа, — сказал Мельников, а про себя подумал: «Может, Жогин что-нибудь замышляет». Но тут же отогнал эту мысль, повернулся и пошел по мокрой траншее дальше, к самому левому флангу.
Вернулся из госпиталя Груздев. К Мельникову зашел он осунувшийся, бледный, но с живыми веселыми глазами. Подполковник поднялся из-за стола, обнял ефрейтора за плечи и поцеловал дважды крепко, по- мужски.
— Ну как, ожили? Правильно! — Он кивнул в сторону окна, за которым сияло солнечное небо и тихо покачивалась верхушка тополя, розоватая, с набухшими зелеными почками. — Глядите, весна!
Взволнованный теплотой комбата, Груздев часто моргал глазами и не мог ничего ответить.
— А мы вас к награде представили, — продолжал Мельников. — Не знаю, как там будет, но представили.
Растроганный вконец ефрейтор отвернулся и провел кулаком по глазам.
— Чего это вы? — спросил комбат.
— Да так, товарищ подполковник. Очень все неожиданно. Недавно был на гауптвахте, а теперь... Но ведь в карточке у меня клеймо поставлено.
— В карточке мы спишем.
Мельников подумал, затем подошел к телефону и позвонил в роту.
— Кто это, Крайнов? — спросил он. — Вот что. Возьмите карточку взысканий и поощрений Груздева и заходите ко мне.
Старший лейтенант быстро принес карточку, положил ее перед комбатом. Тот посмотрел, спросил строго:
— А где запись о последнем взыскании?
— Не занес еще, товарищ подполковник. Не успел. Разрешите, я сейчас впишу?
— Ну вот, — недовольно сказал Мельников, — человека уже к награде представили, а мы ему старое взыскание в карточку вписывать будем.
— А чего особенного? Впишем и снимем. Законно. «Теперь я вас, товарищ Крайнов, накажу, чтобы не забывали о человеке», — подумал комбат и распорядился:
— Вписывать не нужно.
— Спасибо, товарищ подполковник, — вздохнув, проговорил Груздев и совсем тихо добавил: — Вы уж извините меня за прошлое.
— Извинить не трудно. — Комбат подошел к ефрейтору и посмотрел прямо ему в глаза. — Вы подумайте, как быстрее стрелковую славу вернуть.
