благодать, зелень везде, а вот через месяц травы пожелтеют, земля потрескается и будем ходить, как по раскаленной плите. Да, — вспомнил вдруг он, — я ведь новость привез: учения предстоят.
— Слышал, — сказал комбат. — Начальник штаба говорит, приказ есть.
Горячий воздух снова содрогнулся от басовитого голоса:
— Внимание! Внимание! Спешим, сообщить, что ефрейтору Груздеву за мастерскую стрельбу из пулемета и за меткий бросок гранаты объявлена благодарность. Сегодня в двадцать часов слушайте выступление самого ефрейтора.
— Уже успели уговорить, — заметил Григоренко и, повернувшись к комбату, посоветовал: — Вы обязательно сфотографируйте его. Чтобы несколько кадров было: в окопе, в движении, за броском гранаты. Мы, пожалуй, специальный фотоплакат в клубе сделаем. Пусть все знают отличников огня.
— А у нас есть еще достойные кандидаты для такого плаката, — сказал Мельников.
— Вот и хорошо, — оживился замполит. — Готовьте!
Возле клубной машины к Григоренко и Мельникову подошел Нечаев. В левой руке молодой замполит держал полевую сумку, туго набитую боевыми листками, газетами и брошюрами из серии «Библиотечка советского воина».
— А свежая газета есть? — спросил Григоренко, пожимая капитану руку.
— Так точно, есть. — Он приподнял сумку и вынул газету «Правда».
— Интересно, как там на Генеральной Ассамблее ООН наше новое предложение продвинулось или нет?
— Как всегда. — Нечаев разочарованно махнул рукой.
— Отвергли, что ли? — Григоренко развернул газету и стал читать.
Вылез из машины Сокольский в помятой гимнастерке с расстегнутым воротом, без фуражки, да так и начал было докладывать о работе клуба. Григоренко остановил его:
— Вы хоть застегнитесь.
— Виноват, — смущенно проговорил Сокольский и кивнул на машину. — В ней, товарищ подполковник, душно, как в печке.
— В машине можно сидеть и без гимнастерки, а перед старшими...
— Извиняюсь. — Птичье лицо Сокольского покраснело, пальцы торопливо забегали под маленьким подбородком.
Григоренко подождал немного, переглянулся с Мельниковым и, свернув газету, сказал:
— Вот за радиопередачи хвалю. Что хорошо, то хорошо. Кто это придумал вытащить к микрофону Груздева?
Сокольский показал на Нечаева.
— Только одного выступления мало, — сказал Григоренко. — Надо еще подготовить.
— И не забудьте батальон Соболя, — подсказал Мельников. — А то обида может быть.
— Тоже верно, — постукивая газетой по ладони, сказал Григоренко. Он повернулся к Сокольскому и предупредил: — Это ваша задача. Кстати, вы провели к нему на участок радиоточку?
Лейтенант опустил глаза.
— Не провел, товарищ подполковник.
— Почему?
— Не нужно им радио.
— Как это не нужно?
Сокольский нахмурился, и узкое лицо его будто еще больше заострилось.
— Был я там утром, — продолжал он с явной обидой. — Подполковник Соболь такой крик поднял. Мешать, говорит, приехал. Обещал из автомата по скатам очередь дать.
— Что он, пьяный? — удивился Григоренко. — Ладно, упрашивать не будем, а репродуктор все же поставьте ему. Пусть слушает результаты первого батальона.
— Поставлю, товарищ подполковник.
— И еще вот что, — задумчиво сказал Григоренко. — Там кое у кого есть тенденция упрощать стрельбы. Вчера начальник штаба целое отделение вернул на огневую позицию и заставил перестрелять упражнение. Учтите это и организуйте радиокритику. Да поострее. Может, сатирические стихи кто придумает. Поняли?
— Все понял, товарищ подполковник.
От клубной машины Григоренко направился к окопам. Не сделал он и пяти шагов, как впереди выросла крупная фигура солдата. Солдат приставил к пилотке длинную руку и смело доложил, что его послали к подполковнику товарищи.
— Что у вас такое? — опросил Григоренко.
— У ребят вопрос есть.
— Какой?
— Из международных.
— Почему же к капитану не обращаетесь?
— Он уже был у нас, беседовал. Еще вас попытать хотим.
Григоренко подошел к маленькой группе солдат, удобно рассевшихся по краям старого окопа, пристроился рядом.
— Кто же у вас главный международник? Признавайтесь.
Маленький солдат с густыми веснушками проворно поправил сползшую на брови пилотку и, неуверенный в точности собственных формулировок, медленно заговорил:
— Тут мы, товарищ подполковник, насчет этой... Ну, как ее... Ну, где наши предложения о разоружении обсуждают?
— Организация объединенных наций, — подсказал Григоренко.
— Точно. Чего мы там доказываем? Кому? Капиталист — он так и есть капиталист. А поговорить бы прямо с их народом. По радио или еще как.
— А тебя, Мухин, оратором назначить, — бросил кто-то из товарищей.
— Не подойдет, — послышался другой голос. — У него по политзанятиям тройка.
— Да бросьте вы, ребята, — обиделся Мухин. — Я ведь серьезно.
— Правильно, вопрос очень серьезный, — подтвердил Григоренко, сразу притушив солдатские шутки. — Я тоже уверен, что простой народ везде согласен с нами. Но ведь оружие-то на западе пока в руках капиталистов. Вот в чем гвоздь.
— Это понятно, — смущенно протянул Мухин. И вдруг опять оживился: — А как с ихними базами, товарищ подполковник? Строят и строят. Сразу бы ультиматум, а?
— Горячий вы человек, Мухин, — улыбнулся Григоренко и стал объяснять, что горячность в таком деле очень плохой помощник.
Когда Григоренко собрался уезжать со стрельбища, к нему снова подошел Мельников, сообщил:
— Товарищ подполковник, завтра в двенадцать будем испытывать изобретение Зозули.
— Где?
— Здесь, на стрельбище. Прошу. Комдив обещал быть.
— Хорошо. Спасибо. Непременно приеду.
Садясь в машину, Григоренко посмотрел на стоявшего еще комбата, подумал: «Мужественный человек. Все знает, чувствует, что сгущаются над ним тучи, а виду не подает. Кремень». Он повернулся к шоферу:
— На соседнее стрельбище, к Соболю!
Жогин перелистывал сложенные в желтой папке бумаги и нервничал. Зажатый в пальцах красный карандаш решительно перечеркивал одну за другой аккуратно написанные зелеными чернилами строчки. Моментами бумага не выдерживала тяжелой руки полковника и рвалась.
