полотенце, вытер лицо и, надев гимнастерку, скомандовал: — Поехали!
В километре от высоты Жогин встретил Павлова. Генерал стоял возле своей машины и о чем-то говорил с Григоренко. Оба сладко щурились под солнцем. Замполит даже подкручивал кончик уса от удовольствия.
«Интересно, чему это они радуются?» — подумал Жогин, поправляя на ходу наплечные ремни и фуражку. Павлов протянул ему руку, сказал торжественно:
— Поздравляю, полковник, с успехом. Признаться, не ожидал. Думал: заклиню я ваше наступление. А Мельников перехитрил. И главное, без долгих раздумий, с ходу. Разумно, ничего не скажешь.
— А я хочу сказать, товарищ генерал...
И Жогин доложил о том, как в самый ответственный момент Мельников более чем на полчаса выключил свою радиостанцию.
— Неужели? — удивился Павлов.
— Точно, товарищ генерал, я сам вызывал его.
— Странно. Может, неисправность какая?
— Нет, нет, — замотал головой Жогин. — Тут явный обман.
Григоренко с тревогой слушал командира полка. Потом увидел неподалеку Шатрова с биноклем в руках, заспешил к нему.
— Скажите, Валентин Федорович, что у Мельникова с радиостанцией?
Шатров опустил бинокль. Расширившиеся глаза его налились яростью.
— Знаете, Петр Сергеевич, — сказал он сдержанно, но решительным голосом, — не в радиостанции тут дело. Все гораздо сложнее.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
На третий день после окончания учений к Мельникову явился Соболь. Солнце только что выкатилось из-за дальних холмов. Над речкой курился туман, и листва на деревьях ослепительно блестела изумрудной россыпью.
Соболь постучал в окно:
— Эй, хозяин, разреши побеспокоить?
Мельников откинул простыню, надел пижаму, распахнул дверь.
— Заходи, Михаил. Что так рано?
— Не спится, как всем холостякам. Весна манит и душу будоражит. — Соболь бросил на стол фуражку, спросил: — Не ждал, конечно?
— Почему не ждал? Правда, в такую пору...
— Все ясно, Сергей.
— Что тебе ясно? Садись!
— Ничего, я постою, — скривил, губы Соболь. — Пришел на одну минуту. Проститься.
— А что, уезжаешь?
— Да. Возвращаюсь в родной треугольник. Документы в кармане. Через три часа отбываю.
— Ну что ж, как говорят, ни пуха ни пера. Только жаль.
— Я знаю, что жалеть будешь, — усмехнулся Соболь. — Все же целую высоту подарил тебе. Не у каждого друга такая щедрость.
— Зачем ты ехидничаешь, Михаил?
— А что мне делать? Восторгаться твоим мастерством? — Он посмотрел на Мельникова и сказал серьезно: — Вообще ловко ты сумел воспользоваться присутствием комдива...
— При чем тут комдив?
— Ну, знаешь ли... Не будь его, Жогин освежил бы тебе мозги с этой высотой. Уверен.
Мельников поиграл желваками скул, ответил сухо:
— Иначе поступить я не мог. Обстановка диктовала. Пойми ты!
Соболь махнул рукой и, взяв фуражку, направился к двери.
Мельников удержал его:
— Подожди. Помнишь, ты говорил мне: «Жогин любит, чтобы по его веревочке ходили».
— Ну?
— Зря ты ходил по этой самой веревочке. Честное слово. Непрочная она. Рвется.
— Ничего, — сказал Соболь. — Мне руку подали. А вот когда ты попадешь под жогинский сапог, никто руки не подаст. Запомни.
Он хлопнул дверью и, не оглядываясь, торопливо зашагал к дороге.
Мельников вышел на крыльцо и долго смотрел ему вслед, с сожалением думая: «Не понял человек, ничего не понял». И ему вдруг стало досадно, что не удастся уже больше поговорить с Соболем, что увезет он с собой эту глупую обиду.
В это утро Мельников ушел из дому раньше обычного.
Полотняный городок, куда перебрались солдаты из казармы, находился в зелени леса. К палаткам вели узкие дорожки, сжатые густым кустарником. Подполковник шел неторопливо, чтобы развеять неприятные мысли.
У штабной палатки встретил Степшина.
— О, вы уже здесь, майор? — спросил комбат. — Раненько пришли.
— А я и не уходил.
— Почему?
Степшин улыбнулся.
— Спал в палатке, товарищ подполковник. Хорошо здесь. Воздух чистый. Спокойно. А у меня как раз много заданий из академии. Почти всю ночь сидел за столом.
Степшин старался держаться бодро, но Мельников по выражению глаз заметил: не из-за воздуха перешел майор жить в палатку. Но ничего не сказал, только подумал: «Эх, Дуся, Дуся, хорошего человека потеряешь ты из-за своего легкомыслия. Потом пожалеешь».
— Ну, что нового? — чтобы не молчать, спросил Мельников. — Есть новое, — оживился Степшин. — Соболя вызвали в Москву. Слышали?
— Да, слышал.
— Везет человеку. На учениях в калошу сел — и вдруг в столицу переводят. Говорит, батальон предлагают.
— Не знаю, — ответил Мельников и, чтобы прекратить неприятный разговор, спросил: — Как Нечаев себя чувствует? Вы не заходили к нему?
— Вчера вечером заходил.
— Лежит?
— Так точно. Врачи предписали еще недельку покоя. Просил меня политинформацию провести. — Степшин достал из кармана «Правду». — Вот, целых два часа готовился.
Издали донеслась песня. Ее затянул сильный голос. Потом подхватила вся рота, и утренняя тишина словно раскололась, пропуская солдатскую колонну.
— Идут с завтрака, — сказал Степшин. — Надо карту приготовить.
Мельников слушал песню, любуясь строем браво шагающих солдат. Чем ближе подходили они к палаткам, тем громче становились голоса.
В полдень к Мельникову подошел низенький солдат и вручил письмо от Наташи. Подполковник нетерпеливо распечатал конверт и счастливо заулыбался, обнаружив детский рисунок выполненный
