капельки неудержимо побежали по ее щекам одна за одной и маленькие пухлые губы задрожали, как у ребенка.
— Ведь Танечка не знает, что папа ее погиб, — продолжала она всхлипывая. — Его увезли прямо из клуба. Танечка была дома. Я не сказала ей. Я не могла. Она так сильно любила отца, так ждет его, вы не представляете. Утром не успеет открыть, глазенки, уже спрашивает: «Папа не приехал?». И я не могу открыть ей правды...
Нечаев хотел сказать Ольге Борисовне, что он тоже будет любить Танечку, будет любить сильно, как родную. Но удержался. Глядя на нее, он понял, что слова его в эту минуту не убедят, а еще больше расстроят женщину. Нечаев молча обнял ее за плечи, прильнул губами к горячей влажной щеке.
— Успокойтесь, — прошептал он, осторожно поглаживая ее мягкие волосы. — Все будет хорошо. Даже очень хорошо.
Ольга Борисовна посмотрела на мокрый платок, зажатый в руке, и, немного повеселев, спросила:
— Вам странно смотреть на мои слезы, да?
— Нет, нет, что вы? Я все понимаю. Но я хочу сказать...
Она остановила его:
— Не надо. Пока ничего не говорите, Подумайте, А теперь, — она посмотрела ему в лицо и улыбнулась краешками губ, — теперь садитесь и больше не ходите. Ладно?
Нечаев послушно выполнил ее требование. Ольга Борисовна быстро наклонилась, поцеловала его и сразу вышла на улицу. Было слышно, как легкие каблуки простучали по ступенькам крыльца, прошуршали по песчаной дорожке и затихли. От соседнего дома донеслось:
— Танюша-а-а!
— Иду, мамочка!
Много раз Нечаев слышал эту ласковую перекличку матери и дочери, но никогда не отзывалась она в его душе так, как сейчас. Он даже подошел к двери и приоткрыл ее. Танечка уже была на руках Ольги Борисовны. Щурясь от солнца и весело размахивая руками, она показывала пальчиком в палисадник, где все еще продолжали играть малыши.
Перед вечером, когда Нечаев, утомившись от волнений, сидел на скамейке, врытой в землю у самого крыльца, подъехал на машине Мельников.
— Ну, как нога, работает?
— Пока не очень, — ответил Нечаев и пригласил комбата сесть.
Неожиданно появилась Танечка в розовом платье, с большим красным бантом на голове. Она подбежала к Мельникову и торопливо сказала:
— Дядя Сережа! Дядя Сережа!
Он присел на корточки и взял ее за руки, вымазанные землей.
— Здравствуй, Танечка. Что случилось?
— Меня хотят включить в крепость.
— Кто?
— Мальчишки.
— Мы вот им зададим, проказникам. Самих заключим.
— И мой папа им задаст, когда приедет, — сказала она, став вдруг серьезной. — Он правда скоро приедет?
— Правда, — ответил Мельников и посмотрел на Нечаева. Тот неловко задвигался по скамейке.
— Тебе нравится дядя Гена? — спросил Мельников девочку. Она отрицательно закачала головкой.
— Почему не нравится?
— Он злой.
— Нет, он хороший. Посмотри.
Танечка долго смотрела на Нечаева, потом сконфузилась и убежала. Проводив ее взглядом, Мельников повернулся к капитану. 2
— Как же так? Соседи, а не дружите? Нехорошо. Девочка очень скучает. Вы замечаете?
Нечаев не ответил, но погрустневшее лицо его выразило все, что было в мыслях.
— Понятно, — сказал Мельников и долго молчал, что-то обдумывая. Потом снова повернулся к Нечаеву:
— А заехал я вот зачем. В четверг,полковое партийное собрание. Знаете?
— Слышал, — ответил Нечаев. — Докладчик Жогин?
— Да, он. Так что «крестниками» будем.
— А может, не будем. Все же на учениях батальон действовал...
Мельников покрутил головой.
— Учения не спасут. У комдива целая папка с актами лежит. Вчера вызывал к себе. Сегодня сам приезжал. К вам тоже заглянет.
— И что говорит? — насторожился Нечаев.
— Ничего пока не говорит. Беседует, разбирается. Сердюк постарался, накопал фактов.
Мельников достал из кармана папиросы, предложил закурить. Минуту сидели молча. Сизые облачка дыма, пронизанные багряными лучами заката, ползли вверх, цеплялись за молодые тополевые листья и постепенно таяли. В доме, что стоял на противоположной стороне улицы, вдруг вспыхнули окна, будто ударило в них живое пламя. Нечаев прикрыл щитком ладони лицо, сказал решительно:
— Ничего, товарищ подполковник, мы тоже молчать не будем. Это ведь не служебное совещание.
— Конечно, не совещание. Но как вы пойдете с такой ногой? — словно мимоходом спросил Мельников.
— Доползу, — сказал Нечаев.
— Я подошлю машину, — пообещал комбат. — Только знаете что? Не горячитесь.
Партийное собрание полка состоялось в клубе. За десять минут до его начала приехали комдив и начальник политотдела. Когда, они вошли в зал, Мельников повеселел. Он сразу подумал о том, что их присутствие заставит докладчика быть сдержанным. И главное, при них не удастся Жогину зачеркнуть успех, достигнутый батальоном на учениях.
Затем в голову пришла другая мысль, не менее веская: «Ведь присутствие Павлова и Тарасова может повлиять не только на Жогина, а и на других коммунистов, которые собираются выступать в прениях. Побоятся начальства».
Мельников поднял голову и обвел внимательным взглядом сидящих в зале людей. Одни возбужденно разговаривали, другие чему-то улыбались, третьи сосредоточенно молчали.
Отыскав глазами Григоренко, сидящего в третьем ряду, подполковник попытался угадать его настроение. Оно было не веселое и не грустное.
Рядом с Григоренко сидел Шатров. Он что-то перечитывал в маленькой записной книжке и делал новые записи.
Сердюк почему-то сидел на самой последней скамейке и нервно пожевывал губами. «Этот уж выступит наверняка, — подумал Мельников. — Недаром выискивал всякие фактики».
Когда стали избирать президиум, в дверях появился Нечаев.
— Прошу извинить, — сказал он и, прихрамывая, прошел к скамейкам.
— Опаздываете! — буркнул Жогин. — Первый батальон не может жить без происшествий. Привыкли.
При этом он посмотрел на сидящего рядом Павлова, но тот не поднял глаз, словно ничего не слышал.
К покрытому зеленой скатертью длинному столу Жогин вышел бодро и живо. Шаги пропечатал по дощатому полу как на строевом смотру. Доклад начал голосом крутым и суховатым. Листая бумажки, он говорил о том, какие задачи стоят перед воинами Советской Армии и главным образом перед офицерами-
