не остановишь». Он отвернул рукав кителя и показал пальцем на часы. Гость кивнул головой и вскоре закончил выступление.
— Будут вопросы, будем отвечать, — сказал он, покидая трибуну. Полковник хотел сделать вид, что не расслышал последних слов оратора, но тут над солдатскими головами поднялась чья-то рука.
— Что там такое? — спросил Жогин.
И все услышали голос Мирзояна:
— Разрешите, товарищ полковник, сказать, что все наши комсомольцы с большой охотой помогут колхозникам. Если, конечно, дозволит командование...
— Все ясно, — сказал Жогин, — Садитесь!
Кто-то еще поднял руку. Но полковник строго объяснил:
— У нас, товарищи, не собрание. Прений открывать не будем. К тому же время политинформации уже окончено. Командиры могут развести роты по местам.
Когда клуб опустел, Жогин повернулся к Фархетдинову и, чтобы не обострить с ним отношений, сказал с улыбкой:
— Значит, пловом привлечь хотите? А потом водочки предложите. Так, что ли?
— Совсем не так, — замотал головой председатель. — Хорошей дружбе зачем водка? Чай пить будем. Потом плясать пойдем. Присылай плясунов хороших.
— Да что у нас, театр? — удивился Жогин. — Мы не артистов готовим, а солдат.
— Все понимаем. Отличный солдат, отличный плясун. Самодеятельность смотреть надо.
— Ах, вон вы о чем, — догадался Жогин. — Ну, прошу извинить, товарищ Фархетдинов, — тороплюсь на занятия. — Он сухо попрощался с гостем и ушел.
В комнате Нечаева уже второй час шло заседание партбюро. От духоты и споров лица у всех были возбужденные, красные. Степшин посмотрел на часы, сказал неуверенно:
— Покурить бы, товарищи?
Ему никто не ответил. Нечаев, оглядев присутствующих, спросил:
— Кто еще говорить хочет?
— Пусть сам Крайнов скажет, — предложил Мельников. — Я лично не удовлетворен его выступлением. Нет в нем партийности, чувствуется стремление уйти от важного вопроса. А мы уйти не можем.
Крайнов сидел возле стенки, облокотившись на спинку стула. Вид у наго был хмурый и немного надменный. Слов Мельникова он будто не слышал и продолжал молчать.
— Будете выступать? — спросил его Нечаев, поблескивая быстрыми зеленоватыми глазами.
— Я не понимаю, — обиженно сказал Крайнов, — это обсуждение вопроса или допрос обвиняемого?
— Требование коммунистов, — ответил секретарь.
С минуту длилось молчание. Видя, что взоры всех присутствующих обращены к нему, Крайнов, не вставая с места, глухо произнес:
— Я уже оказал, что всех подробностей относительно прошлых нарушений Груздева не помню. Да и стоит ли о них вести разговор? С ефрейтором я беседовал, внушал ему. Не наказал потому, что раньше дисциплина у него была отличной. Это всем известно.
— Ладно, — согласился Нечаев. — Допустим, что в первом случае вы поступили так. Ну, а во втором?
— Я говорю вообще.
— Позвольте, но ведь случаи произошли в разное время. К тому же вторично Груздев отсутствовал почти целые сутки. Верно?
— Не помню. Да теперь это и не имеет значения.
Мельников возмутился:
— Как же не имеет? Человек-то на гауптвахту попал.
Крайнов промолчал, поглядывая куда-то вниз.
— Плохая у вас память, — продолжал Мельников. — Может, о последнем происшествии хоть откровенно расскажете? Почему о девушке не доложили?
— Как же я мог доложить о том, чего не знаю?
Мельников посмотрел Крайнову прямо в глаза:
— Напрасно вы нас наивными считаете. Если Груздева будем судить, вам тоже не поздоровится.
Опять воцарилось молчание. Степшин не вытерпел, поднялся и прошел к двери.
— Я все-таки покурю, — сказал он, разминая в пальцах папиросу.
Мельников подумал: «Волнуется человек».
Григоренко все это время сидел молча. Он только медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону, внимательно всматриваясь в лица выступающих. Когда почти все высказались, а поведение Крайнова осталось неизменным, он вдруг вскинул голову и попросил слова:
— По-моему, всем ясно, — заговорил он мягким негромким баском, — ясно, что падение Груздева произошло из-за нетребовательности коммуниста Крайнова. Крайнов скрыл происшествие и тем самым открыл путь к новому проступку. Именно такие выводы, мне кажется, и должно сделать бюро.
— Я не согласен, — повысил голос Крайнов. — Это неправильно. К тому же бюро не может, не имеет права...
— Что ж, — сказал Григоренко, не теряя спокойствия. — Обсудим ваше поведение на бюро полковой парторганизации. А если нужно будет, поставим вопрос перед партийной комиссией.
Крайнов снова хотел возразить, но только махнул рукой и еще больше нахмурился.
Когда участники заседания стали расходиться, появился Жогин. Ответив на приветствия офицеров, спросил сдержанно:
— Что у вас тут за совет?
— Бюро состоялось, — ответил Мельников.
— По какому поводу?
Комбат почувствовал неловкость, посмотрел на Григоренко. Тот понял его и стал объяснять сам.
— Повод очень серьезный, товарищ полковник. Придется разговор вести большой.
— А ну-ка, расскажите. — Жогин отвернул полу шинели, чтобы не помять, и присел на стул. Григоренко, Мельников и Нечаев тоже сели. Слушая замполита, полковник заметно нервничал. Желтоватое лицо его багровело. Бросив недоверчивый взгляд на комбата, он вдруг ударил ладонью по колену:
— Ясно!
Встал, заходил торопливо по комнате. Остановившись перед Мельниковым, повторил:
— Все ясно. Вы хотите замазать свои грехи с облавой. Выгораживаетесь. Черните все прошлое, чтобы выглядеть чистым. Очень красиво! — Прошел еще раз по комнате и снова повернулся к Мельникову: — Вторые стрельбы получаются. Ну нет, на этот раз ваш номер не пройдет. Сами облаву организовали, сами отвечать будете.
— Да дело тут не в облаве, а в системе воспитания, — попытался объяснить Григоренко.
Жогин остановил его:
— Вы мне свои лекции не читайте. Я все прекрасно понимаю. Не Крайнова, а Мельникова обсуждать надо. Вот так!
Он резко повернулся, и вышел из комнаты. Григоренко еще с, минуту постоял на месте, задумчиво посматривая куда-то в сторону. Потом, словно забыв о Жогине, сказал спокойно:
— Ну, значит, ставим на бюро полковой парторганизации.
На улицу вышли втроем. Постояли, посмотрели на яркие звезды, распрощались. Мельников шагал домой медленно, пытаясь совладать с тревожными мыслями: «Как все это получилось... Действительно, можно подумать, что я специально копаюсь в прошлом батальона. Полковник так и сказал: «Вторые стрельбы получаются». Хорошо еще, что начали разговор с Крайновым на бюро, а не в административном
