порядке. Иначе быть бы не такому грому. А впрочем, гром еще может грянуть. Жогин не успокоится. Я, кажется, начинаю понимать его характер».
Размышляя, Мельников не заметил, как подошел к дому. Остановившись у крыльца, посмотрел в сторону реки. Под яркими звездами верхушки деревьев сверкали, будто хрустальные. Из-за реки донесся длинный басовитый гудок паровоза. Потом невидимой волной накатился и постепенно пропал дробный шум пассажирского поезда. «Кажется, на Москву», — подумал Мельников тоскливо. И голову заполнили мысли о семье. Он зашел в дом, разделся и вынул из кармана зеленый конверт с письмом Наташи.
Это письмо Мельников получил перед заседанием бюро. Наташа впервые не упрекала мужа за переезд в степную глухомань, не жаловалась на свою судьбу. Она писала:
«Милый Сережа, здравствуй. Ужасно скучаю. Кажется, пошла бы пешком в эту самую приуральскую степь, чтобы повидаться с тобой. Не знаю, сколько еще будем в разлуке. Это мучительно. В то же время хочу подольше побыть в Москве. Странно, да? Не удивляйся. Рассуди сам. Ведь я нахожусь в центре медицинской науки. У самых ее родников. И вдруг... Пойми, дорогой, мне хочется знать все. Я сейчас, как губка, впитываю в себя каждую новую научную мысль. Стараюсь не пропустить ничего. Профессор Федотов относится ко мне с удивительным вниманием. О детях не волнуйся. Здоровы. Володя вчера принес пятерку по письму. Старая болезнь молчит. Ах, Сережа, как досадно, что мы врозь. Я так устала от всего. Отдохну только с тобой. Да, как у тебя дела с редакцией журнала? Почему об этом не сообщаешь мне? Надеюсь, что все будет хорошо. Начальник академии, вероятно, в редколлегии очень влиятельный человек. Пиши ему чаще».
Прочитав письмо дважды, Мельников сказал вслух:
— Эх ты, девчонка, девчонка!
Он положил письмо на стол, снял не торопясь китель и пошел к кровати.
В выходной день Мельников проснулся, как всегда, ровно в семь. Натянув сапоги, проделал несколько энергичных гимнастических упражнений, затем сбросил нательную рубаху и выбежал на улицу. Растирать тело снегом давно стало его привычкой.
На улице было еще темно. За ночь все вокруг покрылось свежей порошей. Сергей хватал снег пригоршнями, жадно прижимал его к горячему телу, громко покрякивал. Снег на теле таял мгновенно, будто на разогретой плите, и тонкими струйками сбегал с плеч, рук, подбородка.
Распалив докрасна грудь и спину, Мельников зашел в дом, умылся и тщательно растер кожу мохнатым полотенцем. Затем, наскоро позавтракав и выпив из термоса стакан чаю, уселся за стол. Прежде чем сосредоточиться над рукописью, придвинул к себе газету с окаймленной красным карандашом заметкой из-за рубежа «По следам «Ноева ковчега». Другой бы, может, не обратил на нее особого внимания или недоуменно пожал плечами: вот, мол, чудаки господа империалисты. Делать им нечего, что ли? Но Мельников прочитал заметку еще раз. Повернулся к висевшей на стене карте и долго смотрел на горы Араратские, где, по религиозным преданиям, остановился якобы этот самый ковчег старца Ноя после всемирного потопа. Горы были на турецкой территории и подступали почти вплотную к границе Советской Армении. «Вот это как раз и нужно искателям в поповских мантиях, — подумал Мельников. — Местечко для новой военной базы подыскивают. Атомные ракеты поудобнее разместить стараются. А маскировка-то какая — «Ноев ковчег». На простачков рассчитывают».
Больше всего возмущало Мельникова то, что эта подозрительная возня с военными базами усилилась в связи с советскими предложениями о разоружении и запрещении атомного оружия. «Какая великолепная иллюстрация истинных намерений некоторых западных политиков.
Взяв карандаш с циркулем, Сергей тщательно промерил расстояния от Большого Арарата до пограничной реки Аракс и дальше до гор, которые господствуют над Араратом. Сделал пометки, покачал головой: «Неужели господа атомные короли думают, что запугают нас этими базами? Ну нет, у нас нервы крепкие».
Он отодвинул газету, раскрыл одну из зеленых тетрадей, стал вчитываться в последние записи о наступательных действиях подразделения. Потом взял цветные карандаши и чистый лист бумаги. На нем начали появляться извилистые зубчатые линии, овалы, круги и дуги с жирными стрелками, ромбы, квадраты, треугольники, флажки. Для несведущего человека все это — лес темный, а для Мельникова — воображаемое поле боя: траншеи, окопы, танки, артиллерия. И вот среди множества знаков легло на бумагу круглое фиолетовое пятно — эпицентр ядерного взрыва. Как быть дальше? Нужно преодолеть участок, зараженный радиоактивной пылью. Карандаш снова забегал по бумаге, перенося знаки с одного места на другое.
«Вот так, — подумал Мельников. — Именно так. Самостоятельность и маневренность каждого мелкого подразделения — прежде всего». Он поднялся, посмотрел издали на свои тактические обозначения и стал записывать возникшие мысли в тетрадь. Время от времени он внимательно перечитывал написанное, исправлял и писал дальше.
В половине одиннадцатого зазвонил телефон. В трубке послышался извиняющийся голос Григоренко:
— Трудитесь, да? Ну, я оторву вас минут на десять. Зайду сейчас.
— Какой разговор, пожалуйста, — ответил Мельников и подумал: «Видимо, что-то важное».
Григоренко пришел очень скоро. Шинель снимать не стал, только расстегнул. Присаживаясь на стул, кивнул на рукопись, спросил:
— Как подвигается? Жмите, Сергей Иванович. Нужно. И еще вот что. Надо перед людьми выступить. Сделайте доклад, а?
— Это можно. Только тему выбрать надо.
— А вы подумайте.
— Может, о «Королевской битве»?
— Верно, расскажите. Пусть люди знают о кознях империалистов и не благодушничают. Время я намечу.
Григоренко помолчал, глядя себе под ноги, потом снова устремил взгляд на Мельникова:
— А зашел я вот зачем. Демобилизовали ведь вашего замполита.
— Ну? А я все ждал. Думал, придет — легче работать будет.
— Я тоже думал, да видите, как обернулось. Скрутили его раны, болезнь. Два месяца на курорте лечился. Приехал, снова слег. Словом, нужно назначить нового. — Он задумчиво подержался за острый кончик уса, спросил:
— Кого?
Мельников поднял брови.
— Из наших, что ли?
— Конечно, из наших. Начальник политотдела звонил. Говорит, выдвигайте. Завтра утром в политуправление округа сообщить надо. Так что решайте.
— Чего же тут гадать, — сказал Мельников. — Нечаева.
— Правильно. Я тоже так думаю. А он согласен?
— Согласится.
— Ну что ж, — сказал Григоренко, поднимаясь со стула и застегивая шинель. — Значит, решили. Сейчас я к нему зайду, а утром дам знать в политотдел.
Оставшись один, Мельников подумал: «А хорошо, если бы утвердили Нечаева. Человек он умный и, главное, солдата понимает. Это первое качество политработника».
Часа через два пришел Соболь. Широко распахнув дверь, крикнул:
— Здорово, дружба! Ты вое творишь? Из бумаги пот выжимаешь? Напрасный труд!
— Почему напрасный? — Мельников закрыл тетрадь. — Неудачу пророчишь, что ли?
