отдельных гранат уже не было слышно, только доносился сплошной гул. Похоже, дело доходило до рукопашных. Хорошо еще, если контратаковали, а если немцы в окопах? От этой мысли хотелось теперь же бежать туда, все казалось, что там только его, Северухина, и не хватает, что если он прибежит туда, то атака уж непременно будет отбита.
Один раз он не выдержал, побежал к землянке комбата. Но комбата на месте не было, а комиссар, увидев его, накинулся так, словно все беды этой ночи были из-за одного Северухина.
— Тебе где приказано быть? Почему покинул позицию?!
— Так там тихо… Я думал, что тут…
— Бегом на место! И чтобы без приказа ни шагу!…
Может, и прав он был, комиссар, наорав на него. Чтобы не забывался и помнил: позицию покидают только мертвые. А то ведь он по своей курсантской наивности, сам того не заметив, из одного желания сделать как лучше, натворит бед. Когда ты в полном неведении да когда рядом идет бой, так трудно оставаться в неподвижности, так хочется куда-то бежать, что-то делать…
Бой то затихал, то вспыхивал с новой силой. После таких артобстрелов, казалось, некому в окопах уже и обороняться, но снова и снова стучали пулеметы и винтовки, встречая атакующих немцев, снова и снова. Этим атакам Северухин уже и счет потерял, все лежал в окопчике, всматриваясь в тускло мутнеющую даль.
Рассвет вставал хмурый, дождливый, ветреный. Временами в лицо хлестало, словно песком — дождь был со снежной крупой. Стыли руки и ноги, ломило все тело от холода; Северухин который раз обегал редкую цепочку своих временных подчиненных, надеясь в движении согреться, но никак не согревался.
Наконец пришел посыльный от комбата, передал приказ: всем заниматься своими делами, а ему, дежурному по батальону, явиться в штаб. Северухин потянулся, почувствовал, как от одного этого приказа словно бы потеплело, и махнул связному, чтобы шел за ним. И как раз в этот момент вздыбилась земля от очередного артналета. И задолбило, застучало вокруг. Раздробленные взрывами камни били по спине. Осколки выли над самым ухом, не давали поднять голову.
Потом гул разрывов в один миг пропал, и Северухин увидел в той стороне, где были немецкие позиции, стеной вздыбившуюся землю и услышал, уже оттуда, издали, доносившийся утробный гул разрывов. Видно, кончилось терпение у нашего командования и оно ударило по немецким пушкам всей мощью береговых батарей.
Оглохший от разрывов Северухин не сразу расслышал близкий хрип. Хрипел связной. Он лежал на спине и зажимал лицо руками, по которым меж пальцев стекала кровь. Северухин с трудом разжал ему руки, и сразу кровь хлынула пульсирующим фонтаном откуда то из-под подбородка. «Жилу перебило, — ужаснула мысль. — Кровью изойдет». Он прижал ладонью эту пульсирующую струю, другой рукой зашарил в кармане, нащупывая индивидуальный пакет, выданный при выпуске, и принялся торопливо бинтовать шею, лицо, все, что бинтовалось. Тут подсунулись чьи-то ловкие руки, Северухин скосил глаза, увидел тонкие, сердито поджатые девчоночьи губы и отстранился. Санитарка быстро забинтовала раненого, оглянулась на Северухина и улыбнулась.
— Вы бы вымылись, юн как искровянились.
Он глянул на свои руки и похолодел. Перед глазами поплыли круги, он прижался спиной к стенке окопа, сполз вниз. Каким-то невероятным усилием юли, злобой, вдруг вскинувшейся в нем, заставил себя не потерять сознание. Но на то, чтобы встать, сил уже не хватило, и он все сидел, пока санитарка быстро ощупывала его.
— Слава богу, не ранен. Видать, контузило.
Он благодарно посмотрел на нее. Очень понравилась ему эта мысль — контузило. Контузию все поймут. А там он как-нибудь справится с собой.
— Что творится! — бодро выкрикнул он, оглядывая задымленную даль поверх ее головы.
— Ничего не творится, сиди себе, — успокаивающе сказала она, решив, что контуженный заговаривается.
Ни Северухин, ни девушка-санитарка не знали, что это начиналось, как потом назовут историки, первое наступление немцев на Севастополь.
IV
С рассветом противник предпринял атаки в первом секторе, но были они вначале какими-то нерешительными, словно прощупывающими. Однако вскоре воздушная разведка засекла сосредоточение немецких войск в районе Варнутки. Это было уже серьезно. Днем по этим скоплениям ударили береговые батареи, артиллерия кораблей, авиация. Но атаки немцев не прекратились, и вскоре стало известно, что противнику удалось отсечь часть боевого охранения и выйти к морю у мыса Сарыч. Завязались бои за господствующие высоты.
Командарм нервно ходил по просторному «кубрику» оперативного отдела, требуя связать его то с одним штабом, то с другим. И тут прервалась связь с первым сектором. Это случилось сразу после того, как он получил сообщение, что комендант сектора полковник Новиков находится на переднем крае, лично руководит обороной высоты 440,8. Высота эта была в непосредственной близости от Балаклавы, она господствовала над местностью, с нее просматривались и подходы к Балаклаве, и деревня Камары — основная в оборонительном узле этого района, и все Ялтинское шоссе. Новиков был прав, лично руководя боем за этот важнейший пункт, и Петрову хотелось сейчас же мчаться туда, в первый сектор. Но он сдерживал себя: пока не прояснилось направление главного удара противника, следовало оставаться в штабе. Но и просто ждать не было сил. Требовалось кого-то послать в первый сектор, энергичного и сообразительного, кому можно было полностью доверять, на чью активность, в случае крайней необходимости, можно было рассчитывать. Таким человеком был начальник штаба Крылов. Но не мог командарм в такой момент отпустить Крылова из штаба. И тут он вспомнил о Ковтуне. Всего лишь майор, да к тому же без должности — так, порученец, посыльный при штабе армии. Но уже успевший показать себя.
— Майора Ковтуна ко мне! — приказал он. И ушел в свою «каютку», упер локти в карту, расстеленную на столе, стал разглядывать знакомую до последнего крючочка паутину линий и знаков.
— Разрешите? — Ковтун вошел раскрасневшийся, запыхавшийся. За ним следом втиснулся в каморку начальник штаба.
— Предстоит новая задача, — едва кивнув на приветствие, сразу начал Петров и указал на карту, исчерченную красными и синими линиями, стрелами, овалами.
Ковтун всматривался в карту, не поднимая головы, а командарм быстро и резко говорил ему о том, что немцы усилили нажим в районе Балаклавы, что кавалерийская дивизия с трудом сдерживает противника на Байдарском направлении, что оборона сектора еще не оформилась и Балаклаву прикрывают лишь разрозненные мелкие отряды, что положение там в настоящий момент неясное и что ему, Ковтуну, следует немедленно выехать туда, уточнить передний край, выяснить, что сделано, чтобы не дать противнику овладеть Балаклавой.
— Детально ознакомьтесь с положением на месте и информируйте меня или Крылова. А если нужно будет принять какие-нибудь срочные меры, принимайте их, сообразуясь с обстановкой, действуйте от имени штаба армии.
Ковтун вопросительно посмотрел прямо в глаза командарму, и тот без слов понял его вопрос: такое поручение было похоже на подмену командования сектора. Но не стал ничего разъяснять — не до церемоний было в этот момент.
— Идите, начальник штаба ознакомит вас с обстановкой.
Долго еще Крылов рассказывал Ковтуну о том, что было известно о положении в первом секторе, стараясь втолковать ему свои мысли и свои планы, чтобы уж если придется действовать от имени штарма, так не путаться в решениях. Наконец, пообещав, если возникнет необходимость, подбросить подкрепления и еще раз напомнив, что надо принять самые решительные меры, но ни в коем случае не допустить потери
