остальные устремились следом, все вверх и вверх, вдоль проведенной по стене четкой зеленой линии. Господин Таррантул притормозил пятками, крутанулся на каблуке и затопал по ступеням вслед за беглянками. Волей-неволей пришлось и Муру с Тонино тоже броситься наверх.
Когда все они добежали до площадки, из вертящейся двери как раз выходила еще одна монахиня: она придерживала дверь спиной, чтобы вытащить в коридор большой поднос, уставленный бутылочками. Души ловко обогнули ее накрахмаленный чепец и ринулись в палату за дверью. Монахиня их не заметила. А увидела она господина Таррантула, который, скалясь от напряжения, мчался к двери, словно бешеная обезьяна, и еще двух грязных, потных, опутанных паутиной мальчишек, бежавших за ним. Монахиня уронила поднос и завизжала.
Господин Таррантул оттеснил ее в сторону и ринулся в палату, таща мальчиков за собой.
Они оказались в длинной комнате с тусклыми лампами и рядами кроватей вдоль стен. Души уже долетели почти до середины палаты, по-прежнему боязливо сбившись в стайку. Но в комнате вовсе не было тихо. У Мура появилось странное чувство, что они оказались в птичьем гнездовье. Отовсюду раздавался какой-то странный звук — не то писк, не то кваканье.
Секунду спустя он понял, что кваканье доносится из крошечных белых колыбелек, подвешенных на крюках в изножий каждой кровати. В кроватях были исключительно дамы очень усталого вида, а в каждой колыбельке лежал крошечный, морщинистый, краснолицый новорожденный младенчик — по крайней мере, в ближайшей к Муру колыбельке их было даже два, — и пищали именно младенчики, к хору присоединялись все новые и новые, потому что визг монахини и звон бутылочек, а потом грохот двери и яростный вопль господина Таррантула, волочившего Мура и Тонино по проходу между кроватями, перебудили всех младенцев до единого.
— Это же родильное отделение, — ахнул Мур, мечтая как можно скорей оказаться отсюда подальше.
Тонино совсем задыхался, но все же выдавил улыбку.
— Знаю. Души все-таки оказались умницы.
Господин Таррантул между тем все вопил:
— Остановите их! Не дайте им проникнуть в детей! А не то всему конец!
Он кинулся к стайке душ, занеся сачок.
В душах, как видно, проснулось наконец некоторое разумение. Когда господин Таррантул бросился на них, они стайкой поднялись над его сачком, мотавшимся туда-сюда, и разлетелись в восемь разных сторон. Около секунды господин Таррантул умудрялся держать их в воздухе, размахивая сачком и дико вереща, но потом две души перелетели ему за спину.
Лист плюща и фиговый листок ринулись к двум колыбелькам, словно шутихи. Каждый на мгновение завис над вопящим младенцем, а затем плавно спланировал в разинутый ротик. И листья исчезли. На лицах обоих младенцев появилось выражение полнейшего изумления. А потом они завопили еще громче прежнего, сморщив мордочки и молотя воздух ручками.
«Должно быть, это очень странное чувство, — подумалось Муру, — когда вдруг понимаешь, что у тебя две души, но ведь, наверное, это совершенно безвредно». И уж конечно, лучшего убежища от господина Таррантула было не найти.
Мур пихнул Тонино локтем в бок:
— Давай-ка им поможем.
Тонино кивнул. Они успели как раз вовремя — оставшимся душам приходилось туго. Господин Таррантул носился туда-сюда, замахиваясь сачком на мечущиеся души, а большинство новоиспеченных мамаш, несмотря на усталость, уселись в постелях и стали решительно возражать против такого бесчинства. Душ они, кажется, не видели, но не заметить господина Таррантула было трудно.
— Что это вы тут делаете, а? — сердито спросили несколько женщин. Еще одна заявила:
— Не подпущу этого сумасшедшего к моему малышу!
Она выхватила вопящего младенца из колыбельки как раз тогда, когда над ним завис кленовый листок, и прижала его к груди. Кленовому листку пришлось лететь к соседней колыбельке, а там на него обрушился сачок господина Таррантула, который, к счастью, промахнулся.
— Маньяк! — определила мамаша из соседней кровати. — Позовите сестру!
— Я уже, — ответила мамаша из постели напротив. — Я два раза звонила.
— Безобразие! — хором воскликнули несколько мамаш. А еще несколько закричали на господина Таррантула, грозясь позвать полицию, если он не уберется отсюда подобру-поздорову.
Между тем одна душа за другой уворачивалась от господина Таррантула и скрывалась в младенческих ртах. И вот уже остались всего две — самая старая и самая новая. Самый старый листок все еще отставал в размере, хотя вроде бы даже немного подрос, и по-прежнему был слабенький и соображал туговато. Он тоже примеривался нырнуть в какого-нибудь младенца, но делал это робко и медленно, а когда рядом с ним ударял сачок господина Таррантула, листок только и мог что взлететь высоко к потолку, где парил самый новый листок, который, наверное, пытался объяснить старому, что надо делать.
Старый лист снова боязливо спустился, и тут ему на помощь подоспели Мур и Тонино. Господин Таррантул уже замахнулся сачком. Но пришлось ему так и замереть с поднятой рукой, потому что двери палаты резко распахнулись и грозный голос пророкотал:
— Покорнейше прошу объяснить, что все это значит?!
Это была мать-настоятельница. Не узнать ее было невозможно, и дело тут не в размерах накрахмаленного чепца, не в суровости темно-синего одеяния, не в массивном серебряном кресте на прицепленных к поясу четках и даже не в шести футах роста. Это стало ясно сразу. Сила ее личности была такова, что стоило ей пройти по палате, как почти все младенцы перестали вопить.
Большой лист, который был Габриэлем де Виттом, поспешно слетел из-под потолка и уже приготовился вселиться в последнего вопящего младенца. Те мамаши, которые успели сесть, поспешно улеглись обратно, а та, которая вынула ребеночка из колыбельки, с виноватым видом сунула, его назад и тоже улеглась. Мур и Тонино, чувствуя себя не менее виновато, замерли с руками по швам и стали отчаянно делать вид, что пришли навестить новенького братика или сестричку. Господин Таррантул разинул безгубый рот, словно мать-настоятельница наложила на него заклятье. Но Мур решил, что это вряд ли волшебство. Когда мать- настоятельница скользнула по нему холодным взором, он сразу понял, что все дело в силе личности. Ему страстно захотелось провалиться сквозь пол.
— Я решительно не желаю знать, милостивый государь, — обратилась мать-настоятельница к господину Таррантулу, — что вы здесь делаете. Я хочу только одного — чтобы вы взяли этот ваш сачок и этих ваших чумазых хулиганов и покинули это помещение. Немедля.
— Конечно, мэм…
Господин Таррантул съежился. Обезьянье лицо перекосила виноватая гримаса. На мгновение даже показалось, что он послушается и уйдет. Но маленькая ошарашенная старая душа, с несчастным видом зависшая под самым потолком, внезапно решила искать спасения у матери-настоятельницы. Она штопором метнулась вниз и очутилась на огромном белом чепце — и там и осталась, трепеща на накрахмаленной верхушке. Господин Таррантул уставился на нее круглыми обезьяньими глазами.
— Вон, милостивый государь, — прогудела мать-настоятельница.
Лицо господина Таррантула сморщилось. Мур услышал, как тот шепчет:
— Ну что ж, хотя бы одна… И тут он снова сделал такое движение, словно что-то бросал.
— Застынь! — каркнул он.
Мать-настоятельница сразу стала прямой и неподвижной, как статуя. Младенцы снова завопили.
— Отлично, — сказал господин Таррантул. — Никогда не выносил монашек. Набожные ханжи.
И он привстал на цыпочки, чтобы поймать в сачок усевшуюся на крахмальной верхушке душу. Но чепец матери-настоятельницы оказался слишком высок. Когда господин Таррантул задел его сачком, убор затрясся, мать-настоятельница пошатнулась, и душа, вместо того чтобы оказаться в сачке, слетела вбок, прямо в колыбельку с близнецами. Оба как раз разорались во всю мочь.
Мур с радостью увидел, как душа скрылась в одном из ротиков, но не заметил, в каком именно, потому что господин Таррантул сердито отпихнул его и попытался отцепить колыбельку от кровати.
— Хотя бы эта! — выкрикнул он. — Все придется начать сначала, но пусть будет хотя бы одна!
— Вот еще! — возмутилась мамаша близнецов.
