Она выбралась из постели и стала надвигаться на господина Таррантула. Она была огромная. Могучие руки, казалось, вспахали немало полей, замесили тонны теста и отжали горы белья и стали сильнее, чем руки большинства мужчин. Все остальное скрывала просторная белая сорочка с оборкой вокруг ворота, а над оборкой оказалось неожиданно миловидное и очень решительное личико.
Мур окинул ее взглядом и, когда она шествовала мимо, предупредительно сунул ей в руку свой сачок. Она благодарно кивнула и словно бы машинально повернула сачок наоборот, взявшись за него около сетки.
— Отпустите эту колыбельку, — раздельно произнесла она, — а не то пожалеете!
Господин Таррантул поспешно подвесил колыбельку обратно к кровати и отскочил:
— Будем же благоразумны, сударыня, — пролепетал он непереносимо склизким и угодливым голосом. — У вас тут два прелестных младенца. Что если, скажем, я дам вам золотой за пару?
— В жизни, — сказала огромная дама, — не слышала ничего более омерзительного!
И она взмахнула черенком сачка, держа его обеими руками.
Господин Таррантул только и успел, что взвыть «Два золотых!», и тут черенок сачка стукнулся об его голову со свистом и хрустом. Шляпа господина Таррантула свалилась, обнажив иссохшую бурую лысину, и он с криком отпрянул, пошатнулся и рухнул прямо на мать-настоятельницу. Мур и Тонино едва успели подпереть ее и не дать свалиться, а господин Таррантул с воем соскользнул на пол, цепляясь за ее рясу.
И тут он ударился голым черепом о серебряный крест, который висел у матери-настоятельницы на поясе. Раздался странный треск, в воздухе повис сильный запах. Господин Таррантул передернулся и шмякнулся об пол, как шмякается пустой мешок. И Мур увидел, что у ног его валяется старое бурое неживое нечто, такое сухое и скукоженное, что вполне могло сойти за мумию обезьяны. У обезьяны был такой вид, словно она умерла столетия назад.
Мур первым делом принялся тревожно оглядываться, чтобы выяснить, куда же подевалась душа господина Таррантула. Ему вовсе не хотелось, чтобы она тоже вселилась в какого-нибудь младенца. Но, наверное, если у господина Таррантула и была когда-то душа, ее давным-давно и след простыл. Мур ее не видел и не чувствовал. А потом он поглядел на бурую мумию и, вздрогнув, подумал; «Если это злой волшебник, то увольте, я таким быть не хочу!» И вот тут-то он и вспомнил, кто он такой и что он тоже чародей. И тогда мысли и чувства так захлестнули его, что он застыл на месте.
Младенцы тем временем вопили во всю мочь дружным хором, а мамаши по большей части радовались и рукоплескали. Мамаша близнецов сидела на постели и твердила, что ей как-то нехорошо.
— И неудивительно! — сказала мать-настоятельница. — Вы молодчина, милочка! Прекрасный удар, один из лучших на моей памяти!
А Тонино, стоя с другой стороны матери-настоятельницы, сделал наконец то, что, как Мур теперь понимал, надо было сделать несколько часов назад, — он воскликнул своим чистым сильным голосом в полную силу:
— Крестоманси! Крестоманси, сюда, скорее!
По палате пронесся порыв теплого ветра, будто поезд прошел, и одновременно повеяло необычным пряным запахом совсем иной вселенной, и вот посреди комнаты, лицом к лицу с матерью-настоятельницей, уже стоял Крестоманси.
Вид у него был поразительный. Видимо, на Магическом Конклаве полагалось появляться в обтягивающей длинной белой рубахе поверх широченных черных брюк. Поэтому Крестоманси казался едва ли не выше матери-настоятельницы и гораздо, гораздо тоньше.
— А, мать Джаниссари, — произнес он. — Добрый вечер. Мне представляется, мы с вами встречались в прошлом году.
— На конференции по церковному праву, и зовут меня мать Джастиния, — отвечала мать- настоятельница. — Я несказанно рада вам, сэр Кристофер. У нас тут, кажется, неприятности.
— Вижу, вижу, — покивал Крестоманси. Он опустил взгляд на останки господина Таррантула, а потом поднял глаза и посмотрел на Мура и Тонино. Затем он оглядел палату, вопящих младенцев и ошарашенных мамаш, смущаясь все больше и больше. — Мне кажется, часы посещений уже кончились, — заметил он. — Быть может, кто-нибудь возьмет на себя труд объяснить мне, почему мы все здесь собрались. — Наморщив лоб, он легонько взмахнул рукой, отчего все младенцы перестали вопить и мирно уснули. — Так-то лучше, — сказал Крестоманси. — Тонино, объяснитесь, пожалуйста.
Тонино все рассказал — ясно и четко. Несколько раз Мур мог бы вмешаться и кое-что! добавить, но он старался молчать — так ем; было стыдно. И не только потому, что он, чародей с девятью жизнями, настолько поддался колдовству господина Таррантула даже имя свое забыл, — и при этом ведь должен же он был заметить, когда на него налагали заклятье, а произошло это, наверно, в том старом кебе! Нет, дело не в этом — как мог он, Мур, позволить себе настолько погрузиться в свою нелюбовь к Тонино, что они оба из-за этого едва не погибли?!
Все еще усугублялось тем, что Тонино постоянно твердил — Мур держался молодцом, Мур сумел колдовать, несмотря на чары господина Таррантула! Самому же Муру казалось, что и то и другое — неправда. В свою пользу он мог сказать только, что пожалел попавшиеся души и помог им спастись. И еще Муру было радостно обнаружить, что теперь Тонино ему нравится. Ведь Тонино все это время был спокоен и собран — лучшего товарища по несчастью и желать нельзя. И тогда Мур думал, что умение Тонино пользоваться чужими чарами оказалось вдвое полезнее всех Муровых талантов.
— Значит, Габриэль де Витт умер, — печально сказал Крестоманси.
— Ну, не совсем, — ответил Тонино, показывая на спящих младенцев. — Он же где-то здесь!
— Да-да, но мне представляется, что он… или она… и не подозревает, кто он теперь, — улыбнулся Крестоманси. Потом он вздохнул. — А Норман Таррантул прятался во временном пузыре и собирал души всех Крестоманси… И еще он, вероятно, убивал подмастерьев, чтобы продлевать себе жизнь, ожидая, когда он соберет десять душ… Большая удача, что он решил похитить вас двоих. Без этого мы никогда не сумели бы его изловить. Но теперь все позади, и мне думается, что следует поскорее избавиться от его останков: ведь там может быть какая-нибудь зараза. Давно ли выстроена эта больница? — спросил он у матери- настоятельницы.
— Примерно семьдесят лет назад, — не без удивления ответила та.
— А что здесь было до этого? — продолжал расспрашивать Крестоманси.
Мать-настоятельница пожала плечами, отчего ее чепец так и затрепетал.
— Полагаю, поля…
— Хорошо, — кивнул Крестоманси. — Тогда я смогу прямо отсюда отправить тело в прошлое. Конечно, стоит пожалеть того несчастного, который споткнется о него в поле, но, помнится, именно это некогда и произошло… Ведь его нашли мертвым в канаве где-то неподалеку от Далвича. Попрошу всех отойти.
Мур, Тонино и мать-настоятельница отступили на шаг. Не успели они остановиться, как обезьяноподобную мумию на полу окутало голубое сияние, и Нормана Таррантула не стало. На полу быстро подсыхала лужица, едко пахнущая больницей.
— Антисептик, — объяснил Крестоманси. — Однако теперь нам еще следует позаботиться о будущем восьми душ. Мур, не припомните ли вы, в каких именно младенцев они вселились?
Мур застыдился еще сильнее. Все младенцы были для него на одно лицо. А когда души залетали по палате туда-сюда, все так перепуталось…
— Совсем не помню, — признался он. — В одного из близнецов точно, но в которого — не знаю. И все.
— Они летали по всей комнате, — вступился за него Тонино. — Может быть, их мамы что-то заметили?
— Большинство людей, — ответил Крестоманси, — неспособны видеть души. Для этого нужно волшебство. Ну, хорошо. Значит, все будет не так просто.
Он повернулся и прищелкнул пальцами. В дальнем конце палаты появился молодой человек, исполнявший обязанности секретаря Крестоманси. Он явно не привык к такого рода срочности. Его застали как раз в середине процесса завязывания пестрого галстука-бабочки, и бедняга едва не уронил его. Мур увидел, как секретарь ошалело глядит на мамаш, младенцев и мать-настоятельницу, а потом — на растрепанных грязных мальчиков и тут же делает вид, что ему подобное зрелище абсолютно не в
