– Мадам, – напряженным голосом произнес лейтенант, – откуда у вас эта кошка?
– Ах, я подобрала ее во время прогулки, – беспечным голосом ответила Анна-Женевьева. – Она была ужасно грязная. Теперь выглядит лучше. А вы любите кошек, шевалье?
– Без ума от них, – прорычал Эме. – Скажите, на ней был ошейник?
Анна вздохнула, будто бы утомленная бессмысленными вопросами.
– Какие глупости вы спрашиваете! Конечно, не было, это ведь бродячая кошка.
– Вы уверены?
– Не забывайтесь, лейтенант! – отчеканила Анна.
– Простите… Простите меня. – Де Фобер выглядел растерянным. – Что ж, если вам нечего сообщить мне, разрешите откланяться.
– Надеюсь, в наших дальнейших встречах не будет необходимости.
– Возможно, и так, мадам.
Он поклонился и быстро вышел; Анна-Женевьева слышала, как лейтенант и де Ру обменялись коротким холодным приветствием. Спустя минуту Фабьен зашел в гостиную.
– Он ушел. Все хорошо, мадам?
– Все прекрасно, – рассеянно произнесла Анна. – Надеюсь, шевалье де Фобер нас больше не побеспокоит.
– С чего это он заинтересовался кошкой? – нахмурился Фабьен.
– Наверное, и вправду любит животных.
Анна-Женевьева считала, что еще не время сообщать де Ру о бумаге. Она все расскажет ему потом, а пока ей нужно поразмыслить.
– Спасибо вам, Фабьен, вы свободны. Я хотела бы остаться одна.
Де Ру молча поклонился и вышел.
Анна подошла к окну, выглянула во двор. Солнце спряталось за облаками, скоро сгустятся сумерки. Очень странный сегодня день, и как жаль, что Андре не приехал…
Кстати, записка от него… Она же так ее и не прочла!
Анна-Женевьева торопливо достала послание, сорвала печать, развернула сложенный вчетверо лист и долго смотрела на строки, написанные быстрым, но четким почерком.
Буквы плыли перед глазами. Девушка сбивалась и начинала читать сначала.
Оскорбление для чести… Как он может такое писать, когда сам говорил, что любовь оскорблением быть не может! Чем он болен, что опасается смерти? Почему она ничего об этом не знает?
Дверь тихо скрипнула. Анна-Женевьева поспешно сунула записку за край корсажа и постаралась принять самую непринужденную позу.
– Не вздрагивайте, милая кузина! – раздался успокаивающий голос. – Это всего лишь я. Мне сказали, что приезжал какой-то человек из Парижа. Надеюсь, он вам не помешал отдыхать.
Герцогиня лишь усмехнулась.
– Я рада, что вы здесь, Элиза.
– В самом деле рады? Это приятно. Но что с вами? Неужели приезжий посмел обидеть вас?
– Шевалье де Фобер ничего мне не сделал… – Девушка пыталась улыбнуться.
– Тогда что же? Или… Ах, кажется, я догадываюсь, коль скоро вы не отходите от окна. Вы так молоды, моя дорогая девочка. Более того, вы еще никогда в полной мере не вкушали радости любви. Потому не представляете, насколько это важно – ощущать себя желанной, остаться настоящей женщиной до глубокой старости.
– Но… но если это означает забыть про все рамки приличия?..
– О, дорогая моя! – покачала головой хозяйка замка. – Вы к тому же имеете очень слабое представление о том, насколько в человеке сильно животное начало. В том состоянии, в котором находятся настоящие влюбленные, о приличиях не заботишься вовсе. Думаешь только о том, чтобы оказаться в более-менее удобной позе в более-менее уединенном месте. Хотя бы на четверть часа.
– Вот уж не знаю, что они в этом находят! – презрительно заявила герцогиня.
И покраснела.
– Поверьте мне – массу удовольствия. Ваш собственный печальный опыт – исключение из правила, – Элиза улыбнулась. – Я не устаю обзывать герцога болваном и бревном. А также другими не слишком лестными словами…
– А он теми же словами говорит про меня… – Глаза Анны-Женевьевы затуманились от подступивших слез. – Неужели я и вправду… никуда не гожусь…
– Думаю, в мире есть хотя бы один человек, который способен доказать вам обратное. – Госпожа де Бланшетт погладила родственницу по голове и взяла ладони девушки в свои руки. – И вы догадываетесь, кто это. Правда ведь, догадываетесь? Мы ведь о нем говорим с самого начала. Кстати, почему его сегодня нет?
– Он заболел. – Анна-Женевьева тяжело вздохнула. – Поэтому вряд ли приедет.
Она совсем не была уверена, что стоит говорить Элизе про записку.
– Тогда почему бы вам самой не съездить к нему? Не проведать? – неожиданно предложила Элиза.
– Но меня не пустят к нему в келью! – Герцогиня устремила на Элизу испуганный взгляд. – Я же женщина!
– Вы правы, девочка моя. Я об этом совсем не подумала… Ну, хотя бы напишите ему. Будьте смелее. И прекратите терзать себя угрызениями совести. Да, Андре – священник. Но это – стечение обстоятельств. Досадное для вас. В любом случае, вы бы не могли выйти за него замуж. Он несвободен, вы тоже. И радуйтесь этому. Ваше чувство будет сразу избавлено от взаимных обязательств и претензий.
– Наше… – машинально повторила герцогиня. И умолкла.
– Милая моя девочка, это не я целовалась на лестнице с господином аббатом. Я сказала – целовалась, а не целовала. Почувствовали разницу?
– Вы видели?! – Анна-Женевьева съежилась от испуга.
– Видела. Но никому не скажу… Кстати, спрячьте-ка записку получше, если не хотите, чтобы еще кто-то заинтересовался ее содержанием.
Герцогиня вспыхнула и прикрыла руками вырез корсажа. Ее мать, Шарлотта-Маргарита, как большинство Монморанси, была хрупкой, с красивыми, но деликатными формами, а Анна-Женевьева пошла фигурой в отцовскую родню. Женщины рода Конде, как правило, обладали четырьмя несомненными достоинствами: были стройны до старости, имели тонкие руки, изящные длинные ноги, а также полную грудь. Госпожа де Лонгвиль исключением из правила не являлась.
– Наш больной написал вам?
Ну что тут оставалось делать? Скрывать истину от настоящего друга, да еще если этот друг – женщина…
– Он… любит меня… – Анна-Женевьева еле слышным шепотом произнесла то, что вот уже несколько минут составляло самую главную ее радость.
– А вы? – Элиза пристально поглядела в глаза девушки.
– И я… – это было произнесено одними губами.
Госпожа де Бланшетт порывисто обняла кузину.
– Что мне делать? – Девичьи глаза смотрели на нее с надеждой и испугом. – Он написал, признался мне…
– Позволить себе растаять, маленькая льдинка. Довольно зимы. Поезжай к нему при первой возможности.
